Наследство от Данаи - [21]

— Запираем, я проверяла.

— Значит, у нее есть ключ.

— Ей надо дать укорот! — рассердилась Циля. — Как вы, представитель власти, можете спокойно говорить о том, что к людям ночью вламывается какая-то пройда, бесчинствует, и не принимать меры?

— Живите спокойно, дорогая Циля. Я за это возьмусь всерьез. Безотлагательно и этой же ночью.

И снова Иван пошел в засаду. Только теперь по договоренности с Цилей он «засел» в доме: она сама впустила его, когда Савл заснул.

— Вы спите, чтобы все было натурально, — предупредил ее Иван. — Любой эксперимент дольжон соответствовать условиям жизни.

Сам же расположился на топчане, стоящем в кухне под окном. Посетительница, если снова придет и захочет попасть к Савлу, повернет налево, а топчан стоял с правой стороны от входной двери и был скрыт посудным шкафом. Как и в первый раз, надо было ждать: дело, как известно, мало приятное. Только Иван был не из тех, кого можно было считать обыкновенным человеком, он умел развлечь себя полезными мыслями. А так как мысли имеют материальную силу и излучаются из головы в пространство, доходя до окружающих, то он старался думать о посторонних вещах, не относящихся к этому щекотливому делу. Хлопот ему хватало: безотлагательно надо было сводить свинку Хомку к племенному хряку Сопику, которого держал Родион Сова. Сопик не отмечался склонностью к любовным утехам и «работал» медленно, раз или два в неделю. Поэтому к нему стояла очередь. Не дай Бог Хомка переиграет, как раз дождавшись своего дня! Мысли вошли в обычное русло, потекли тем порядком, каким ежевечерне скрашивали Ивану время перед сном. Сколько этот Родик имеет? Он за вязку берет поросенком. Это, считай, два поросенка в неделю, да умножить на четыре. В месяц выходило, что ударный кузнец и депутат местного Совета Иван Ермак этому Родиону Сове, что сидит на шее у своего ленивого хряка Сопика, — в подметки не годится. Ох, и жизнь настала! Куда подевалась справедливость?

Из спальни Цили начало доноситься стойкое храпение, а вокруг стояли тишина и покой. Вдруг слух Ивана поймал вкрадчивое клацанье замка. Он рванулся встать, даже подскочил на топчане, а потом силой воли втиснулся в него и замер.

Девушка зашла в кухню и остановилась на пороге. Она стояла долго, и у Ивана от неподвижности начали затекать руки и ноги. Но вот ломоть ночного светила — узенький, но яркий — поднялся выше над горизонтом и залил сказочным сиянием всю комнату. Девушка снова сняла платок с головы и переложила на плечи, затем простерла вперед руки и поплыла вдоль мертвых лучей ночного светила. Доплыла до противоположной стены, оттолкнулась и развернулась в обратном направлении. Ее глаза знакомо искрились, и тот воздух, который она выдыхала, брался туманцем, как бывает на улице в холодную погоду. Туманец тоже искрился, изменяя местами свою яркость и насыщенность, от чего казалось, что по нему пробегают змейки многочисленных молний.

Теперь Иван находился непосредственно перед нею, темнел под окном бесформенной массой, оскверняя романтичность ранней ночи подозрительной тенью закоулков.

— О! — с удивлением выдохнула девушка. — Ага-а-а! — злорадствовала она, потирая руки, и встала на ноги, бухнувшись об пол. — Ты откуда здесь взялся? — спросила грозно. — Ты кто такой?!

— Я? Я... — Иван поднялся ей навстречу и вдруг парализовано застыл от страшного холода.

Какой-то миг он взвешивал, откуда он струится и чем вызван, в глубине души надеясь, что страхом, обычным безобразным страхом. Спасительная надежда прожила недолго, сменившись уверенностью, что этот холод — настоящий, а не кажущийся, что он идет извне, а не рождается в нем самом. Так это, выходит, она выдыхает мороз, и он в летней духоте берется росою?!

Дерзкая мысль не успела оформиться в окончательный вывод, как Иван сиганул в открытое окно и понесся огородами к речке. Ботва картофеля, фасоли и помидор хватала его в объятия, обвивала ноги стеблями, била по бедрам и лопотала, как кричала. Иногда он наступал на тугую завязь капусты и тогда спотыкался, чуть не падал, теряя скорость. Было бы лучше улепетывать улицей, и только мысль о том, что там могут встретиться люди, удерживала его от этого. Собаки подняли гвалт и выдавали его присутствие. Они будили тишину, засыпали окраины не перебранным горохом лая, нестройным чередованием интонаций и голосов.

К тому времени Иван ошеломлено понял, что странная девушка — слепая. Просто, как у всех слепцов, у нее развито осязание на расстоянии, через воздушные волны. Сделанное открытие не успокоило его, лишь проняло липким страхом. Он убежал уже далековато, перепрыгнул через Осокоревку, пересек огород Родиона Совы — чтоб ему легенько икнулось, и чего было перемывать кости такому неподдельно живому человеку? — и оказался далеко под Рожновой. Если бы не собаки — вот сучьи дети! — эта девка дудки его нашла бы. Так они же лаяли без угомона и всем кодлом бежали следом.

Девушка не отставала, под ней дрожала земля, как под медным всадником, гудела и качалась. Что делать? Догонит! И что будет дальше? А черт ее знает. Хоть она гонится не за тем, чтобы пожать руку депутату.