Наследство - [45]

Они постояли, раздумывая, что им делать дальше, затем Мелик спросил, не хочет ли Вирхов завтра поехать с ними.

— К отцу Владимиру? — догадался Вирхов. Мелик кивнул:

— Я знаю, что ты вчера договаривался с Ольгой ехать в Покровское, но я думаю, тебе стоит вначале съездить сюда. Пора тебя с ним познакомить. Здешние-то не ездят, он для них, видишь ли, слишком буржуазен. Но ты их не слушай. Он большое дело делает. Огромное. Таких людей, может, один-два на всю Церковь. Вообще один. Вы понравитесь друг другу, я уверен. Кроме того, завтра будет, вероятно, и еще кое-что интересное. Уйдешь пораньше, доберешься оттуда, дойдешь до станции. Это ведь по той же дороге. Может, вместе поедем. В Покровском, конечно, сейчас хорошо, весна начинается…

— Дело в том, — менее решительно, чем ему хотелось бы, начал Вирхов, — что я хотел взять с собой Таню.

Мелик внимательно взглянул на него:

— Туда, в Покровское? И она согласилась?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Бери, конечно, — твердо после паузы сказал он. — Они ведь с отцом хорошо знакомы. А оттуда поедете в Покровское. Может, вместе поедем. Бери. Она не помешает. В крайнем случае, если о чем нужно будет договориться, выйдем во двор.

VIII ОРГАНИЗАЦИЯ

Вечером у Анны снова были гости. Анна была очень возбуждена и держала себя напряженно, но и сборище на этот раз было, видно, необычное.

Среди сидевших за столом выделялся неприятным жестким лицом, с нечистым порочным лбом, некий бывший капитан в поношенном френче. Капитана держали тут за главного, а Анна даже заискивала перед ним, этим плебеем, позволявшим себе говорить: «Ничего, ничего, мадам нам сей час принесет. Мадам, принесите-ка нам чайку. А как насчет винца, у вас нет, что ли?» Анна, заливисто смеясь, бежала на кухню готовить чай и по пути, положив сзади капитану руку на плечо, склонялась к его уху и шептала, вероятно, что, дескать, на всех не хватит. Он же, ежась от щекотки, отвечал: «А всем и не нужно».

Наталья Михайловна взглянула на Анниного немца, но он как всегда был самодовольно-непроницаем, лишь крошечные глаза его поблескивали из-под очков.

Еще одно — женское — лицо привлекло ее внимание. Несмотря на то, что типаж был мордовский и голова чуть великовата по отношению к телу, когда-то эта женщина могла быть хорошенькой; сейчас только светло-зеленые нагловатые глаза были молодыми. Она была актриса, точнее, стала таковою в эмиграции. Наталья Михайловна днем успела побывать с Анной на репетиции выступавшей здесь дрянной интернациональной модернистской труппы. В их репертуаре была пьеса Анниного немца, и Наталья Михайловна принуждена была смотреть эту напыщенную, с претензией на мистику галиматью. Эльза — так звали даму — играла в пьесе роль русской графини-эмигрантки, с омерзением произнося по-немецки немногие причитавшиеся ей дурацкие слова о пропавших драгоценностях. Анна сказала, что это «прелюбопытнейшая особа», но рассказать подробнее не успела.

— А вы хорошо ее знаете? — спросила Наталья Михайловна у Муравьева, потому что ей показалось, что Эльза смотрит на него как-то особенно.

— Ну, вы уж конечно думаете, что я знаком со всеми женщинами в мире, — ответил он. — Это преувеличено… Но эту как раз случайно хорошо знаю.

— Вот видите. Муравьев криво улыбнулся:

— Знаю не по чему-либо другому, а потому, что она подруга… — он не договорил и только гримасой показал, чьей подругой была Эльза.

Наталья Михайловна промолчала, вслушиваясь, о чем беседуют за столом.

— У нее странные бывают подруги, — говорил между тем Муравьев. — Мне некоторое время это нравилось. Знаете, мир такой мелкой богемы… актеров, танцовщиц. Мне он был совершенно незнаком, и мне было интересно… Теперь-то уже наскучило. — Помолчав, он просительно наклонился и попытался поймать ее взгляд.

Кроме Муравьева, Эльзы и капитана были Проровнер, сенаторский сын, сидевший рядом с мужем Анны другой немец, большеносый и большеротый, ни слова не знавший по-русски (Аннин немец относился к нему почтительно и тихо переводил то, что понимал сам), и двое юнцов. Эти сидели не у стола, где им не досталось места, а во втором ряду, за спинами Проровнера и капитана, и напряженно слушали. Время от времени Эльза оборачивалась к ним и ободряюще подмигивала (молодежь, кажется, была под ее опекой), а они, мгновенно возгораясь, отвечали быстрой мимикой подвижных лиц. Наталья Михайловна заключила, что они, как и Эльза, актеры. Еще одного, в углу, Наталья Михайловна сначала совсем было не заметила и лишь потом поняла, что он здесь тоже фигура значительная. Он был лет сорока, но почти седой, смуглый и, судя по возрасту и широкому неровному шраму через всю скулу к уху — от пули или осколка, — тоже военный или прошел войну. Скоро капитан обернулся к нему за папироской и назвал, коверкая слова, «герр лейтенант»:

— Герр лейтенант, дай-ка папиросу.

Тот нарочито заморгал раскосыми, черными, как ягода, глазами и захлопал себя по карманам, ища пачку. Видно было, однако, что он с капитаном лишь играл в подчиненного и в действительности иерархия была, быть может, обратной, — лейтенант любил оставаться в тени.

— Что же это такое тут происходит? — спросила Наталья Михайловна у Муравьева, но сама уже смекнула, и Муравьев лишь подтвердил ей, что это не просто