Наследство - [163]

Шрифт
Интервал

* * *

Через два часа он был в Покровском. От мостков через ручей он взял вправо, через лес, чтобы выйти на место распадком, вынырнуть перед самым домом, как можно долее оставаясь незамеченным. Голова была ясной, прозрачной. За всю дорогу он не сделал ни одного лишнего движения, не подумал ни о чем постороннем. Он вообще ни о чем не думал, не старался вообразить себе, как войдет и что скажет Льву Владимировичу, не старался предвидеть, как тот поведет себя, не старался понять, какую цель он преследует во всем этом, но чувствовал, что впервые в жизни так внутренне собран.

Лишь на самом краю ложбины что-то заставило его замедлить шаги. Он вскарабкался вверх по откосу и лег в весеннюю прель за кустом — рассмотреть, что творится в доме. Позиция, однако, была неудачной, густые ветви мешали наблюдению, а выползти подальше Мелик опасался, боясь быть обнаруженным и попасть в дурацкое положение. Колени его быстро промокли, но он уже не мог заставить себя подняться, начал зачем-то вспоминать, как хорошо бывало тут летом, повернулся на локте, вглядываясь в лес по ту сторону овражка, потом все-таки поборол свой страх, распрямился во весь рост и вышел из кустов на открытое место.

Дом стоял пуст, это было ясно с первого взгляда. Над трубой не вился утренний дымок, в той половине, в которой прежде жили ребята, ближайшие окна были забраны ставнями, на двери висел замок. Мелик бросился к калитке, ведшей на теткину половину, и, уже огибая клетушку, где когда-то держали кур, увидел, что выходившее сюда окно теткиной кухоньки заколочено досками. На двери и здесь красовался замок. Мелик все равно подергал старую кованую ручку, но убедился, что дверь зашита еще здоровенными гвоздями. Он обошел вокруг дома, окна с тыльной стороны были забиты тоже. Он приподнялся на цыпочки к щели между горбылинами, закрывающими окно в большой теткиной комнате, но толком ничего не разглядел; как будто все было по-прежнему, хотя у тетки и прежде-то было скудновато. Он несколько раз обошел вокруг дома, заглянул еще в другие окна, постоял на крыльце, присел на ступеньки; не просидев трех минут, опять встал и пошел к калитке — еще раз посмотреть на дом со стороны. Тут он увидел отпечатки протекторов; был ли то грузовик соседа Льва Владимировича, он определить не сумел, и в конце концов усомнился, свежие это следы или прошлогодние.

Дом был пуст. Мелик подумал, что теперь, хочется — не хочется, а следует зайти в деревню к кому-нибудь из знакомых, разузнать, в чем дело. Тетка в деревне почти ни с кем не общалась, но двух ее подружек он знал.

Он застал их обеих сразу: одна из них только что пришла ко второй в гости. Они кинулись на него чуть не с кулаками.

— Б…н сын! — заорала хозяйка. — Сволочь! Родную тетку выселил! Сперва жидов навел, житья не было, а теперь совсем дома лишить задумал?! Помереть спокойно не дашь! Мало она горя хлебнула?! У-у, сатана проклятая, вот уж истинно б…е отродье, оно и есть!

Мелик оторопело стоял, согнувшись, в проеме. Вторая, видя Меликову растерянность, смягчилась:

— Ладно, Шурка, — он-то сам ни при чем остался. Уехала твоя тетка, уехала. К своим на Украину поехала. Поеду, говорит, навещу. Может, там и останусь. Здесь, говорит, все одно нет спокою.

— А что случилось-то? — недоумевал Мелик. — Почему так, вдруг?

— А это уж тебе лучше знать, — сызнова подхватилась хозяйка. — Твои дружки ее выжили, твои. Ты привел, ты подстроил. Сперва полдома, ну ладно, говорит, продам, деньги сгодятся. А теперь — что же это такое делается, люди добрые?! Весь дом, говорят, продавай, а то совсем выселим! Соглашайся, говорит, старая ведьма, пока квартиру даем, а то совсем ни хрена не получишь, в дом престарелых отправим! Беззащитную-то старуху! Ах, ты б…! Твою мать! Твоя рука, вижу!

— Да вы погодите, кто говорит-то?

— Кто да кто! Твой дружок. Ты привозил. Б…а плешивого, старого козла вонючего! Ему уж на погост пора, а не по девкам шустрить! Ни стыда, ни совести. Да я-то вижу, вы все заодно!

— Так это все-таки Лев Владимирович? — прошептал Мелик.

— Нехорошо, милай, нехорошо, — сказала более разумная вторая. — Хоть и не родная она тебе тетка, а нехорошо. Померла бы, все тебе отошло бы, какой ни на есть, а все же дом. Его подлемонтировать, подлатать, глядишь, и хорошие бы деньги за него взял, а то сам бы стал жить. А теперь что получишь, шиш с маслом. Надо уметь себе пантнера выбирать, чтоб в дураках не оставили. Люди-то нынче вон какие лихие. В един миг оберут.

Мелик еще долго пытался добиться от них толку: что же реально произошло, кто конкретно вел переговоры с теткой, уже продала она дом или сбежала-таки, обманув шантажистов, — но достиг немногого: Лев Владимирович (если это действительно был он) будто бы плясал там, в доме, с девками нагишом, а коровье стадо, которое об эту пору перегоняли через деревню, собралось вокруг дома, привлеченное шумом и грохотом, и смотрело.

* * *

Он вновь вернулся к дому, походил по участку; неизвестно на что надеясь, заглянул в сараи, потом, едва волоча ноги, поплелся к станции. Состояние было такое, что ему казалось — он упадет, если хоть на секунду потеряет контроль над собою. В лесу у ручья он остановился, нашел пенек посуше и сел, подперев голову руками.


Еще от автора Владимир Федорович Кормер
Человек плюс машина

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.


Крот истории

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960—1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание...») и общества в целом.


Предания случайного семейства

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.


Лифт

Единственная пьеса Кормера, написанная почти одновременно с романом «Человек плюс машина», в 1977 году. Также не была напечатана при жизни автора. Впервые издана, опять исключительно благодаря В. Кантору, и с его предисловием в журнале «Вопросы философии» за 1997 год (№ 7).


Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.


Рекомендуем почитать
День длиною в 10 лет

Проблематика в обозначении времени вынесена в заглавие-парадокс. Это необычное использование словосочетания — день не тянется, он вобрал в себя целых 10 лет, за день с героем успевают произойти самые насыщенные события, несмотря на их кажущуюся обыденность. Атрибутика несвободы — лишь в окружающих преградах (колючая проволока, камеры, плац), на самом же деле — герой Николай свободен (в мыслях, погружениях в иллюзорный мир). Мысли — самый первый и самый главный рычаг в достижении цели!


Твоя улыбка

О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…


Котик Фридович

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Подлива. Судьба офицера

В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.


Записки босоногого путешественника

С Владимиром мы познакомились в Мурманске. Он ехал в автобусе, с большим рюкзаком и… босой. Люди с интересом поглядывали на необычного пассажира, но начать разговор не решались. Мы первыми нарушили молчание: «Простите, а это Вы, тот самый путешественник, который путешествует без обуви?». Он для верности оглядел себя и утвердительно кивнул: «Да, это я». Поразили его глаза и улыбка, очень добрые, будто взглянул на тебя ангел с иконы… Панфилова Екатерина, редактор.


Серые полосы

«В этой книге я не пытаюсь ставить вопрос о том, что такое лирика вообще, просто стихи, душа и струны. Не стоит делить жизнь только на две части».