Наследство - [165]

Охая и постанывая, он потащился во тьму по рытвинам и колдобинам.

* * *

Через месяц отчима не стало. На кладбище было много народу, деревенских и со станции. Тетка устроила немудреные поминки — в Покровском, а под вечер повела Мелика к себе.

Тут Мелик снова увидел тех самых старушку и девочку и еще нескольких незнакомых городских. Все стояли посреди комнаты и чего-то ждали. Затем наверху раздались шаги, заскрипела лестница, и вошел человек в расшитой золотом до полу одежде. «Колдун!» — догадался Мелик.

Колдун стал быстро-быстро говорить что-то, чего Мелик разобрать совершенно не мог, хотя некоторые слова казались знакомы, потом запел, остальные тихонько подтягивали ему. В комнате было почти совсем темно, лишь в углу горела слабая керосиновая лампа, да в другом две свечечки, приторно чем-то пахло, откуда-то — Мелик не видел откуда — подымался дымок. Вновь вступил хор, как будто все разом вздохнули. Мелику сделалось страшно. Он подумал о том, что, значит, Витек был прав: здесь творились нехорошие, запрещенные дела, и его, Меликова, родня причастна к этому, и отчим, наверное, был причастен тоже. Мелик подумал: а что будет, если сейчас сюда войдут и заберут их всех, и его вместе с ними? Только присутствие девочки немного помогало ему: при ней он должен был держаться и не выдавать своего испуга. Но как он ни заставлял себя, все же не мог стоять спокойно, поминутно прислушивался, стараясь различить за голосами певших то, что происходило снаружи, под окнами, и оборачивался к двери, ожидая, что она вот-вот откроется и кто-нибудь войдет. Городская старушка, стоявшая с ним рядом, тихонько обернулась к нему и шепнула, чтоб он стоял смирно и слушал.

— Стань поближе, — приказала шепотом старушка. — Слушай, что я тебе буду говорить. «Житейское море» сейчас будет, слушай меня.

Мелик был возмущен тем, что старуха распоряжается им и велит ему слушать их тайные песни, вообще тем, что тетка притащила его сюда. Со злорадством он сказал себе, что при отчиме-то она на это не решалась, а сам отчим, конечно, не бывал на этих сборищах, разве что лечил у колдуна ногу. Он вспомнил, что мать с теткой тоже скорей всего не очень-то ладили, вспомнил, как тетка однажды ругала его мать и как говорила, когда мать уже лежала в гробу, установленном на двух табуретках, что это она, тетка, сама во всем виновата. Он ощутил уже не страх и не возмущение, а негодование. И опять мысль о девочке останавливала его; он видел лишь ее затылок, когда стоявшие меж ними кланялись колдуну, но чувствовал ее присутствие каждое мгновение, ему казалось, что она чувствует его присутствие тоже и украдкой смотрит на него.

Меж тем старуха, крепко взявши его за руку, запела ему в самое ухо:

— На кресте пригвождаем, мученические лики к Тебе собрал еси, подражающие страсть Твою блаже. Темже Тя молим: к тебе преставлыыагося ныне упокой. Неизреченнюю славою Твоею, егда придеши страшно судити миру всему, на облацех, благоволи избавительно светло стрести Тебе, его же от земли приял еси, верного раба твоего…

Теперь, по прошествии многих лет, ему мерещилось порою, что именно тогда, слушая старушку Леторослеву, он постиг смысл этих слов и с лету запомнил их. Но вряд ли это было так: он помнил и то, как упрямо и злобно освобождался он от цепкой старухиной руки, так что в конце концов привлек к себе общее внимание, и тетка бесшумно про шла меж поющих и стала около него с другого боку.

— Еще молимся о упокоении души усопшего раба божия Василия, — пропел колдун, — и о еже проститися ему всякому прегрешению вольному же и невольному-у-у…

Мелик еще раз попытался вырваться.

— Или стой спокойно, или совсем уходи, — сказала тетка.

— Боже духов и всякия плоти, — зашептала старушка, — смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру твоему даровавый, сам, Господи, упокой душу усопшего раба твоего Василия в месте светле, в месте злачне, в месте по-койне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание, всякое согрешение, содеянное им, словом, или делом, или по мышлением…

Вдруг он с ужасом увидел, что все опускаются на колени, и старуха, и тетка, и девочка. Старуха тянула его к себе, вниз. Он уже не смел противиться. Стоять на коленях было неудобно, жестко, больно и, главное, унизительно. Старуха почти легла на пол и должна была отпустить его руку. Воспользовавшись этим, он поскорее встал, глядя на стройную девочкину спину. Он был недоволен, когда и остальные поднялись и опять загородили от него девочку.

Наконец колдун перестал бормотать и петь и заговорил по-человечески, снова не совсем понятно, но все же по-русски. Он говорил о том, какой хороший человек был отчим, это Мелик понял.

— …Это была одна из тех встреч, когда в таинственных недрах беспредельности встретились около Него два дотоле незнакомых друг другу человека и стали родными. Иногда люди сами ищут встреч, добиваются их, повинуясь велению зародившегося чувства, или с какою-либо определенной целью, но здесь все было, по-видимому, как говорится, случайно. Но эта случайность была необходима для обоих, чтобы друг через друга, и не где-то даже около, а в себе самих увидеть этот дивный Лик, который уже никогда не забудется. Бывают такие минуты, когда чьи-то всевидящие очи с бесконечной лаской любви заглянут тебе в душу, и всё заулыбается им навстречу, засветятся самые темные бездны неразгаданного и смутного, смолкнут вихри земного и преисподнего, и все твое существо как-то разом войдет в область сверхвременного и неизмеримого, где все просто и ясно, где такой светлый и блаженный покой…