Наследство колдуньи - [31]

— Матье, ты и вправду хочешь пройтись? Ты не занят?

Юноша взял ее за руку.

— Перестань говорить глупости! Мы же еще не такие старые, чтобы отказаться от катания с горки на сосновых ветках, а, Фанетта?

Девушка прыснула.

— Почему бы и нет? Мне падать не привыкать!

— И все равно пойдем! А лучше побежали? Ты бегать не разучилась? Заодно и согреемся!

Они вместе вышли на яркое солнце, и Матье, усилием воли подавив болезненные воспоминания об Альгонде, заставил себя веселиться и хохотать так, словно она была рядом.

* * *

Первыми словами, которые произнесла на следующее утро Сидония, были: «Покажите мне моего сына!» Роды совершенно измотали ее, да и горячка не отступала. Мальчик родился более крупным, чем остальные ее дети, и так сильно разорвал родовые пути, что даже на утро чресла и лоно ее мучительно болели. И все же она чувствовала себя лучше. Когда кормилица склонилась над колыбелью, чтобы взять малыша, Сидония приподнялась на подушке.

— Пойду скажу мсье Жаку, что вы проснулись, — сказала Марта так непривычно мягко, что Сидония встревожилась.

Но ничего спросить она не успела: разбуженный младенец раскричался, и она поспешила распахнуть для него свои объятия.

Жак де Сассенаж молился у изголовья кровати своей крошки Клодин. Рядом стояли его сыновья. Всю ночь они провели в комнате Клодин, куда так нежданно нагрянула смерть. Никогда девочка не казалась такой спокойной, и эта безмятежность, составлявшая разительный контраст с обычной ее живостью и подвижностью, только усиливала чувство утраты и душевную боль. Когда дверь с громким скрипом открылась, Жак перекрестился и обернулся, чтобы посмотреть на застывшую в дверном проеме Марту. Не желая, чтобы это гнусное создание своим присутствием осквернило последнее пристанище его обожаемой дочери, он поспешил к ней. Он был уверен, что Сидония ждет его.

Свою супругу он нашел полусидящей в постели. Отказавшись от услуг специально нанятой кормилицы, его супруга прижимала младенца к своей груди и с удовольствием наблюдала, как жадно он сосет.

— Я счастлив, что вы так быстро поправляетесь, моя дорогая! — сказал он ей.

Сидония подняла на мужа счастливые глаза. И вздрогнула, отметив про себя, каким измученным выглядит его лицо.

— Наверное, вы плохо спали в эту ночь, Жак! А я, признаться, спала прекрасно! Я сержусь на себя за то, что дала вам столько поводов для волнений!

Жак де Сассенаж поцеловал жену в лоб и присел рядом с кроватью. Слова никак не хотели срываться с губ. Повинуясь приказу, полученному от барона еще в коридоре, Марта взяла младенца и унесла в соседнюю комнату. Сидония провела рукой по щетинистой щеке Жака, умиленная его небрежным отношением к своему внешнему виду. Небрежность эту она совершенно естественно приписала тревоге за себя и ребенка.

— Любовь моя, знаете, что доставило бы мне истинное удовольствие? Увидеть, как улыбка стирает эту противную морщинку у вас на лбу! Ваш сын родился крепким и здоровым, я тоже жива и благополучна. Не хватает только крошки Клодин, которая по старается сделать так, чтобы в заботах о малыше мы о ней не забыли! Наверное, она сутра донимает вас расспросами?

Она засмеялась, веселая и беззаботная, но этот смех причинил Жаку такую боль, что он заглушил его поцелуем, а потом шепнул ей на ухо:

— Только не кричи, Сидония! Ради любви ко мне и ради нашего сына, не кричи…

Он почувствовал, как тело ее каменеет от ужаса. В голосе жены прозвучал животный страх, когда она спросила:

— Зачем мне кричать, Жак? Зачем?

— Потому что Клодин никогда больше не придет, и я ничего не могу с этим поделать!

Глава 10

Первые дни весны принесли с собой оттепель, хотя многим уже стало казаться, что жизнь остановилась и природе не выбраться из расставленной зимой ловушки.

В Бати, через неделю после похорон Клодин, крестили маленького Клода. Сидония очень тяжело переживала смерть девочки, и это стало одной из причин, подвигнувших ее отказаться от кормилицы. Частые кормления младенца отсрочили ее полное выздоровление. Она очень редко покидала свои покои. Жак много времени проводил у супруги, они часами беседовали. Вместе они приняли важное решение: как только Сидония будет в состоянии совершить поездку, они отправятся в Сен-Жюс де Клэ и заберут домой дочерей барона от первого брака. Филиппину эта новость очень обрадовала. Надежда встретиться в скором времени с сестрой Альбрантой, с которой, верная обещанию, она постоянно переписывалась, смягчила ее печаль по умершей сестре.

В замке снова стали устраивать празднества, сначала скромные, потом более шумные. И снова жизнь дочери барона наполнилась смехом и проказами.

Альгонда по-прежнему занимала почетное место в свите Филиппины, в этом отношении ничего не изменилось. В шумной атмосфере праздника молодая женщина искала забытье. Ее преследовало одно-единственное воспоминание: она отпускает руку крошки Клодин на верхней площадке лестницы. Альгонда считала, что это стало причиной несчастья. Она обязана была удержать девочку, помешать ей спуститься по ступенькам. «Ты должна была не ждать, а действовать! Действовать! Действовать! Действовать!» — кричала ей совесть. Если она, Альгонда, не справилась с такой пустяшной и в то же время такой важной ситуацией, где ей взять силы и мудрость, чтобы спасти целый мир? Надеяться на какое-то чудо? Она укоряла себя за то, что не догадалась, не предусмотрела, не почувствовала опасность. Разве не обладала она даром предвидения? Ну почему эта сцена не явилась ей заранее, как многие другие, совсем не важные? Почему? Неужели было нужно, чтобы Клодин умерла из-за нее? Это было так несправедливо, что Альгонда отказывалась в это верить, не могла с этим смириться. Чтобы наказать себя, хотя никто даже не думал упрекать ее в том, что случилось, она сознательно лишила себя удовольствия переноситься мыслями в Сассенаж, чтобы видеть родных и любимых.