Наследство для ведьмы - [6]

Наступаю на подвернувшегося под ноги кота. Вздрагиваю всем телом, когда он громко мяучит и впивается зубами мне в ногу, прокусывая ткань джинс.

Боль разливается по ноге; матерюсь и пинаю кота под копчено-черный бок, а он лишь сильнее сжимает челюсти, словно и не кот вовсе, а вцепившаяся в меня змея.

Обалдело кручу головой, пятясь назад, дергаю ногой, пытаясь скинуть повисшее на мне животное. Громко вскрикиваю, наклоняюсь и хватаю кота за шкирку, силясь отодрать от ноющей ноги. Под джинсами становится тепло, краем глаза вижу выступающие на синей ткани красные пятна.

Невозможно.

Спотыкаюсь и теряю равновесие, глупо взмахиваю руками и падаю назад. Боль ударяет по затылку с такой силой, что перехватывает дыхание. Хватаю ртом воздух, широко распахивая глаза, а затем свет меркнет, погружая меня во всепоглощающую тьму.

* * *

Кажется, я вижу сон.

Мне холодно в окружающей, лишенной звуков темноте.

Синие дрожащие губы, ледяная кожа, покрытая инеем. Окоченелые пальцы. Пытаюсь поднять руку и ничего не чувствую. Не понимаю, не ощущаю своего тела.

Лежу на чем — то мягком, но холодном, как стылая земля кладбища. Может быть, это и есть земля, а я нахожусь в могиле. Пытаюсь открыть глаза, но ресницы сплошь в изморози. Вокруг темнота, в которой теряю себя.

Делаю вдох, грудная клетка поднимается, слышу, как трещит покрывающая грудь корка льда. Вдыхаю обжигающий морозом воздух, и легкие точно ножами режет.

Боль.

Чувствую боль. Она заполняет меня, но я цепляюсь за нее, будто за свое спасение в этой непроницаемой темноте. Единственное, что я могу ощущать — это покоряющий безжалостный холод и кромсающую сталью боль.

— Айно…

Слышу свое имя далеко-далеко, тихим полушепотом. Пытаюсь повернуть голову, стремясь к источнику звука, но ничего не ощущаю. Не знаю даже, есть ли у меня тело или я просто думаю, что оно есть.

— Айно…

Ближе. Голос мягко окутывает, и я открываю глаза. Трещат освобождающиеся ото льда ресницы, натягиваются веки, тонкие осколки ранят, царапают кожу.

— Айно.

Звучит у самого уха, окатывая теплом чужого дыхания. Ощущаю чье — то присутствие, тянусь вперед, не различая себя, не чувствуя движений.

Вокруг темнота, я дышу чернотой, я сама стала ею.

— Айно, иди ко мне, — тихо-тихо, обволакивая нежностью. — Позволь мне помочь тебе.

Глоток воздуха застревает в горле. Давлюсь им, вдыхаю по крупицам не кислород, а снег. Он проникает внутрь и оседает в легких, опутывая морозным рисунком.

— Ты… — выдавливаю из себя, превозмогая острую боль в середине груди, и вдруг — вижу. Облачка пара, рассеивающиеся в непроницаемой темноте.

— Твой кот, — слышу в ответ мягкий, подобный кошачьей поступи, голос.

Губы сами собой растягиваются в подобии улыбке. Хрустит на скулах тончайшая наледь.

Мой. Кот.

Почему мне снится этот сон? Почему именно кот?

Так темно. Непроницаемая, бесшумная абсолютная тьма, в которой ко мне пришел мой кот.

— Мне кажется… я вижу сон, кот, — тонкая кожа на губах трескается, когда я говорю. Болит и ноет, но упиваюсь болью как живительной влагой.

Не только всепроникающий, сковывающий холод — здесь, в реальности, созданной моим мозгом, есть еще и боль, такая же настоящая, как и лютый зимний мороз.

— Это и есть сон, — слышу, ощущаю наяву тихую улыбку. Чувствую жар у самого уха, и невозможно теплые мурашки волной скатываются по плечам. — Ты снишься мне, а может быть, мы оба снимся кому-то другому.

— Я… умерла? — голос дрожит, когда я произношу сокровенное. Боюсь услышать ответ, но жду его как неотвратимый приговор.

— Ты хочешь умереть? — шершавый язык касается виска, скользя по заиндевевшей коже.

Теплый. Живой. Настоящий.

— Коты не разговаривают, — произношу еле слышно, сосредоточившись на ощущении ласкающего меня кошачьего языка. Короткие движения, снизу вверх, вдоль уха, по линии роста волос.

Коты так лижут сметану. Что-то колет кожу, точно длинные топорщившиеся в стороны усы.

— Тогда, может быть, я не кот? — от каждого произнесенного слова веет теплом. Я смотрю в темноту, наблюдая, как тают в чернильной тьме облачка пара.

Будто дым от сигарет, которые никогда не курила моя бабушка.

— Кто же ты? — пытаюсь поднять руку. Думаю, что поднимаю ее. Хочу нащупать мягкий мех, погладить покрытые тонкой шерстью уши.

— Я буду тем, кем ты захочешь, — дыхание около щеки, ласковое, как и голос, звучащий в непроницаемой ночной тишине. — Позволь мне помочь тебе, Айно. Прими меня. Я ждал тебя так долго… — глубокий вдох, словно и не маленькое животное рядом, а человек.

— Мне стало казаться, что ты никогда не придешь.

Чуть заметная горечь в плавной речи или я выдумываю несуществующие чувства?

Молчу, потому что рука касается шерсти. Ладонь скользит в гладких прядях, и я понимаю, что это не шерсть. Мягкие, немного волнистые на ощупь волосы. Зарываюсь в них, пропускаю сквозь пальцы и чувствую дрожь замершего около меня человека.

Он не покрыт коркой льда, его тело не холодное и не колет кожу снежный узор. Тепло его совсем рядом, жар дыхания колеблется у моих губ, я втягиваю его — и снег в моих легких превращается в воду. Делаю глубокий вдох, и вода испаряется, как под палящим солнцем. Я выдыхаю и зачарованно наблюдаю, как поднимается в темноту светлый пар.