Солнце приятно грело лицо. В небе над головой пел жаворонок. (Вот бы тех девочек сюда!) Его трель то приближалась — и Дмитрию казалось, что, подними он глаза к небу, увидит над собой неустанного певца, — то отдалялась, почти замирая. Чудилось, что песня идет не из голубой весенней глуби, а откуда-то снизу, из глуби земной.
Дмитрий почему-то надеялся, что услышит здесь голос соловья. Место подходящее для гнездовий — кусты, и река близко, и поле за железной дорогой. Он походил вдоль ограды, но кладбище было безмолвно. С соловьем встреча не состоялась — не пожаловал еще, и Дмитрий огорчился, будто сам был виноват в этом.
Он направился в военкомат, к Анисимову.
— Ну и поплутал сегодня! — сказал он, входя в кабинет майора Анисимова, и только после этих слов поздоровался привычным военным приветствием.
— Здравия желаю, капитан! — ответил майор, кладя телефонную трубку и выходя из-за стола. На фоне окна с решеткой и длинного ряда шкафов вдоль стены фигура майора, невысокого крепыша с короткой шеей и округлыми плечами, казалась непривычной, неуместной. — Рад видеть, Митя! Неужто выписали?
— Да нет, что ты! Майор Надежда обещает сделать из меня памятник…
— Памятник?
— Да. Последний раненый. Один этаж у нас остался. Потом одна палата останется. А потом — я.
— Вчера была у нас майор Надежда… — Анисимов легко повернулся кругом, пригласил Кедрова: — Садись! Ушла Надя в запас. Вот это солдат! Даже глаза у нее повлажнели. Думал, заплачет. Не поверишь?
— Поверю, — подтвердил Дмитрий и присел на старый стул. Непривычно резанули его слова: «Надежда, Надя…» Как-то легко, чуть-чуть бравируя, произнес их майор и опять повернулся кругом перед самым носом Кедрова, спортивным шагом добежал до дверей, потом вернулся, доверительно прикоснулся к плечу капитана и, нагнувшись к его уху, сказал почти что шепотом: — Ночи не спал из-за нее, Дмитрий. Никому бы не поверил, что со взрослым мужиком может быть такая ерунда. Из-за нее и остался в этом пропащем городе. Вроде не зря. Отказа пока нет, но одни сплошные отговорки: «Вот уйду в запас…» Ушла с моей помощью. А теперь — снова: «Вот закроем госпиталь». Место ей уже подыскал, прекрасное место в Центральной поликлинике. Ясно, можно бы в армии оставить, в госпиталь для инвалидов устроить. Понимаешь, опять среди нашего брата-бездомника. А что может прийти в голову бедолаге на госпитальной койке, когда день за днем перед ним все одна и та же женщина, к тому же хорошенькая? По себе знаю.
Дмитрия коробили слова майора, коробил тон, было жалко Надю — не видит, не понимает она Анисимова — и себя жалко: как же раньше не почуял, что это она, единственная?.. Чтобы перевести разговор на другую тему, Кедров спросил:
— А у тебя как, еще не кончилась война?
— У меня? — переспросил майор, легко шагая по кабинету, — он ни минуты, кажется, не мог бы провести спокойно. Как он тут целыми днями сидит? После вопроса Дмитрия он сбился с шага, крутанулся. — Не надо размагничиваться, — сказал он твердо. — А ты, поди, все страдаешь о своих птахах?
Дмитрий встал, опершись на раненую ногу, охнул.
— Болит? — посочувствовал майор.
— Устал! — Дмитрий помолчал, и его темно-синие глаза блеснули холодно и отчужденно. — О птахах, говоришь? Что-то перекрывает мне дорогу к ним, а что — и сам не пойму. Может, избаловали звание и должность? Не могу себя увидеть за чучелами?..
Майор оживился:
— Допер все же! А как спорил со мной в палате, помнишь? Аж перья летели… — И засмеялся: — За перья извини, не я такое выдумал. Хочешь здесь остаться? Помогу подобрать работу. В горком стукнусь — порядок. А жилье? Найдешь себе бабенку с квартиркой, женишься.
Кедров переложил палку из руки в руку, как бы снова приноравливаясь к ней, сказал:
— Ну, я пошел. В госпитале, так и знай, переполошились: к обеду не явился! ЧП! А насчет работы… подожду. Доктор обещает долгую инвалидность.
В госпитале Кедрова ждала телеграмма…
На следующий день вечером он выехал домой.
2
Тихвин встретил негустым разбросом огней. Задымленные, с отметинами войны железнодорожные здания. Поезд прибыл ночью, а людей на перроне полным-полно: все еще встречают фронтовиков. Едут и «западники», чьи части, вернувшись на Родину, дислоцировались в тыловых гарнизонах, и «восточники», герои маньчжурских сопок, Большого Хингана, Порт-Артура и Курил, и опять же госпитальные, как он.
Закинув за спину вещевой мешок, с чемоданом и палкой в руках Дмитрий вышел из вокзала и зашагал по улицам ночного города. Надо было добраться на окраину, где у шлагбаума, как ему сказали, если повезет, можно достать машину до села Залучье, откуда до родной деревни Коровьи Лужки рукой подать. Что ж, ему не привыкать еще с войны к оказиям в пути.
Он шел и думал о матери. Он думал о ней всю эту горестную дорогу, хотел застать ее живой. Если же не застанет, не простит себе этой вины.
В сорок первом она писала ему:
«Немцы утопили всех наших мужиков в озере, твоего батьку тоже».
А в сорок втором, весной:
«Архипушка-то, меньшой наш, под Ржевом погиб. Бумага пришла».
После писала она почему-то не сама, а кто-то из деревенских ребят-грамотеев не выше третьего класса — крупными, круглыми буквами. Так было написано письмо, в котором сообщала про дочь Любку:
