Наследники погибших династий - [88]

Я взяла смятый листок бумаги с маленького столика и подала Элиасу, он протянул руку. Что заставило меня еще раз посмотреть на этот лист? Расправила, руки задрожали:

– Что это?

– Ничего, – он выхватил рисунок и бросил в камин, это подношение пришлось огоньку по душе, – рисовал в юности.

– У вас дар провидца, мсье? Вы наперед знаете, что я надену через много лет? – Опередила его, схватила стопку листов, что лежали на столе, и перевернула.

Я… везде, множество портретов карандашом и акварелью.

В разных ракурсах и разной одежде. В плаще на университетской дорожке, в ученическом платье на лекции, в моем первом бальном наряде, медицинской форме и, наконец, без ничего…

– Есть несколько неточностей, – я отложила рисунки и подняла на него глаза.

– Каких же? – Он подошел и опустился передо мной на колени.

– У меня родинка на левой груди, – я медленно расстегнула пуговицы и спустила рубашку, – вот здесь.

– Грубая ошибка, – губы нашли искомое пятнышко, – выкину карандаш…

– Это кощунство – губить такой талант. – Запустила руки в короткие белые волосы.

– У меня очень капризная модель. – Глаза его потемнели.

Обжигали сильнее горячих рук.

Вот и ты, родное безумие, ты снова накрыло нас с головой.

Глава 8

Мерно тикали стрелки часов.

Тик-так, тик-так, тик-так. Если долго вслушиваться и повторять каждый ход про себя, то почти удается не думать.

Почти.

Там, за стенами маленького домика, лежит Албин. Там нашли свой последний приют трое убийц. Где-то там мама и… отец… отец Элиаса. И где-то там Оливье, которому я обещала… себя?

– Не уходи, – Элиас поцеловал меня в плечо, – прошу тебя, – не послушала.

Надела рубашку и натянула мокрые брюки. Поморщилась. Нога по-прежнему болела. Отвернулась.

Я боялась смотреть на него, нет, не стыд был тому виной.

Я окончательно запуталась в собственных чувствах и не понимала мужчину, что сейчас смотрел на меня. Зато теперь я понимала маму.

Тоска, безысходность, вина. Чего было больше в зеленых глазах?

– Ты встречаешь меня бокалом бренди, – усмехнулась я, глядя на свои руки, – ты говоришь, что ненавидишь, – маленькие пуговички не желали попадать в петельки, – и теперь ты не хочешь отпускать меня? – Подняла голову.

Знакомый жест.

Все мы, все трое так делаем. Прикрываем веки, когда нам больно.

– Ты уверена, что хочешь узнать почему? – Элиас встал и начал медленно одеваться. – Почему я не был рад тебе?

Вот узкие брюки закрывают ноги, пряжка ремня щелкает на плоском животе. Рубашка прячет маленький шрам и обрисовывает совершенные руки.

Как же ты красив, Элиас. Нет в мире ничего более прекрасного…

– Хочу. – Я все-таки справилась с застежкой.

– Потому, что я был уверен в том, что брежу. – Злая усмешка исказила лицо. – Я видел тебя каждый день все эти годы, – тихо пояснил он, – ты будила меня по утрам, составляла компанию за обедом, танцевала со мной на балу – и тебя, – сжала кулаки, – тебя покупал в каждом борделе!

Он обхватил голову руками и отвернулся.

– Ты моя персональная галлюцинация, Ника! Вот и вся причина. – Он заправил рубашку и накинул пиджак. – Поздравляю, твой брат безумен! Все Нордин такие, а я особенно. И я устал с этим бороться…

– Во всяком случае, – до боли стянула волосы черным шнурком, – тебе не было скучно. – Он сел на кресло напротив.

– Нет, Меланика, – улыбнулся он, – каждый день ложиться с мыслью о том, что лучше было бы сдохнуть от той пули на перевале, – в этом нет ничего скучного.

– Ты женишься на Агате, Элиас. – Я попыталась встать. Зачем? Чтобы чувствовать, как рвутся связки в пострадавшей ноге. – А я выйду замуж за Оливье Мегре. – Не помогло.

Больно, больно все равно. Больно душе.

– Нарожаешь ему десяток рыженьких ребятишек?! – Элиас схватил меня за плечи. – Будешь счастливо улыбаться на свадьбе, пока я буду вести тебя к алтарю?! Ты же ведь окажешь мне эту честь?!

– Вне всякого сомнения, – процедила я, и в дверь заколотили. – Иди, – приказала я.

Элиас отшвырнул кресло, оно ударилось о стену. Сломана спинка, порвана обивка. Нордин всегда были сильны. Нисколько не удивилась. Даже не дернулась.

– Элиас! Ника! Вы в порядке?! Открывайте! – кричали за дверью.

Щелчок замка, скрип петель – и в комнату вбежал Оливье:

– Живая! – Он крепко обнял меня. – Что с тобой? Что-то болит?

– Нога, – ответила я, – вывих. Ничего страшного.

Следом за Оливье в комнату вошли мама, Фредерик и Тео.

– Мелисент! – бросилась ко мне мама. – Ты в порядке?!

– Мелисент… – прошептал Элиас, – Ме-ли-сент. Фрекен вон Редлих, у вас так много имен. Какое же настоящее? – Я повернулась к нему. Оливье по-прежнему обнимал меня:

– Нордин, мсье Белами, – он сжал зубы, – но вы, как и ваш батюшка, можете звать меня Ника.

– Почему сломана мебель? – спросил Фредерик. – Убийца смог прорваться в дом?

– Мы с мадмуазель вон Редлих немного поспорили, – ответил Элиас, – увлеклись. – Мадам Аделин, мсье Мегре, – он поклонился. – Фрекен Нордин, – сверкнули глаза, – благодарю вас за чудесную прогулку.

Громко хлопнула тяжелая дверь. Деревянное полотно слетело с петель.

Не договорились.

И никогда не сможем. Договориться.

– И о чем же вы спорили? – посмотрел на меня Оливье.

– Разошлись во мнениях. Мсье Белами считает, что я неправильно понимаю святого Франциска. Он утверждает, что силой удерживать любимую женщину, не давая ей права выбора, единственно правильное решение, – посмотрела на Фредерика, – я же думаю иначе.