Наследники Кремля - [70]

Бывало, соберемся в столовой, а у каждого в комнате свет остается гореть. Отец пройдет по квартире, всюду потушит лампочки, а нам скажет:

— Чего вы не гасите свет? Вот будете самостоятельно жить, придется за все расплачиваться самим, тогда научитесь экономить…

Правда, это было связано не только с тем, что он хотел приучить нас к бережливости в личном быту. В то время в стране не хватало электроэнергии, и он просто не мог видеть небрежного отношения к электричеству.

И больше того, он вообще слишком уважал чужой труд, чтобы спокойно видеть, когда что-то нужное, сделанное руками людей, пропадает без толку.

Например, у нас дома выписывалось много газет и журналов. Он сам собирал прочитанные газеты, собирал журналы и отправлял все это в нашу Троицу, в клуб, что это кому-то там пригодится.

Во время войны Лида, Аня и я жили со своими детьми в Красном Яру, на Урале. Когда Николай, мой муж, вывозил нас обратно в Москву, он купил там двух ягнят — барашка и ярочку английской породы «прекос». За лето у нас на даче ягнята выросли и окрепли. Осенью отец посмотрел на них и сказал: «Ну что они тут без дела резвятся? Это же не игрушка. — И произнес свой приговор: — Отправить их на запад в один из колхозов освобожденных районов».

Как только мы стали работать, отец начал брать с нас деньги за стол и квартиру.

Он говорил:

— Выучились, зарабатываете, вносите в хозяйство. Привыкайте жить за свой собственный счет.

Мне он поручил собирать эти деньги и относить их в Кремлевское хозяйственное управление, откуда мы получали продукты.

В хозяйственном управлении он объяснил:

— У меня все ребята работают. Куда им деньги девать? Если жить на бесплатном, они не на то будут тратить.

Он не хотел, чтобы у нас были лишние деньги.

Как-то Валя попросил у отца денег на новый костюм. Отец посмотрел на него и, улыбнувшись, ответил:

— Пожалуй, я дам лучше Жене.

Валя в ту пору был женат. Женей звали его жену.

— Почему?! — удивился Валя.

— Жене я дам взаймы. Она мне отдаст. А ты не отдашь.

Он хотел, чтобы мы не чувствовали себя детьми президента, чтоб мы жили той жизнью, какой живут все.

Конечно, время теперь было не то, когда он, городской голова, голодал вместе с Валей, как и все остальные питерцы той поры, но лишнего отец не допускал и теперь.

Когда Валя и Шура, окончив институт, стали работать на московских заводах, вставали они затемно и через весь город шагали пешком — ни трамваи, ни автобусы в такое время еще не ходили. Машин тогда было мало, и отец говорил: «Стыдно будет, если директор завода придет пешком, а молодые инженеры на автомобилях подъедут».

Если кто-нибудь из нас заболевал и на дом из поликлиники вызывался врач Мария Ильинична Потемкина, уже немолодая женщина, которую отец очень ценил, он всегда чувствовал перед ней неловкость: «Мария Ильинична, а не преувеличивают ли они свои хвори, не зря ли вас беспокоят? Могли бы, наверное, и сами дойти до поликлиники».

Он воспитывал в нас понимание того, что права, которые он имеет по службе, лично к нам отношения не имеют.

Вино на стол, как правило, у нас не ставилось.

Если же праздник или случай такой, когда принято выпить, — встреча, кто-то в гости пришел, вино, конечно, согласно обычаю, на столе могло появиться: отец не был ханжой. Он даже любил, чтобы люди собрались у него и повеселились. Ценил он застольную беседу, тонкую шутку.

Но сам он не пил никогда. Как-то сказал: «Я выпью каплю, другие — море». Бывало, нальет себе сухого вина в маленькую рюмочку, чтобы других не стеснять и, как и прежде это бывало, просидит с нею весь вечер.

Семья разрасталась. Мы выходили замуж, женились, в семью входили новые люди. Отец умел сделать так, чтобы в доме всем было легко и просто. Может быть, имело значение то, что он вынес из детства: не мог он не помнить, как тяжело было его матери в чужой семье.

Валя впервые привел к нам Женю в день моего рождения.

Как она вспоминает, шла к нам с волнением. За столом Женя сидела молча.

Отец шутливо сказал:

— Валя, что ж ты жену такую выбрал себе — все молчит да молчит?

Потом стол отодвинули, начали танцевать. Танцевала Женя прекрасно — тут ей не мешало волнение.

Отец ее похвалил:

— Танцевать-то она хорошо танцует, — и, улыбаясь, прибавил: — А вот говорить не умеет.

Женя не могла не почувствовать за этой незатейливой шуткой понимание и тепло, желание помочь ей преодолеть стеснение.

К концу вечера она уже чувствовала себя у нас не в гостях. А моему Николаю не пришлось и этой неловкости одного вечера пережить. Мы вместе учились, вместе готовились к экзаменам, он постепенно становился своим в нашем доме.

Он всегда старался нам показать, что мы все для него равны — и свои, и новые члены семьи, что степень родства для него значение не имеет.

А бабушка наша по-прежнему жила в Верхней Троице. Как была она простой деревенской женщиной, так такой и осталась до последних дней своей жизни. Ни уклад ее жизни, ни деревенские ее предубеждения и предметы — ничто в ней не изменилось. Как всегда, целый день она находила дела по хозяйству, жила в мире и дружбе с соседкой.

Кто бы к ней ни пришел, с ней, как и с отцом, всегда всем было легко и просто.