Наследники Хамерфела - [4]

Первым побуждением Раскарда было ответить ему всей силой ларана[8], но Аларик-то был в руках врага. И тогда, взяв себя в руки и пытаясь сохранять спокойствие, герцог продолжил торг:

«Разве ты не хочешь получить выкуп за моего сына? Назови свою цену, и клянусь, я уплачу ее не торгуясь».

Он почувствовал, каким злорадством повеяло от Ардрина, враг явно ждал услышать это.

«Я обменяю его на тебя, — ответил он. — Приходи и добровольно сдайся мне до завтрашнего вечера, тогда Аларик, если к тому времени он еще будет жив, или его тело, если он умрет, будут выданы твоим людям».

Раскард понимал, что этого следовало ожидать. Но Аларик был молод, а он уже прожил долгую жизнь. Аларик мог жениться, восстановить клан и герцогство. Не долго думая, он ответил:

«Согласен. Но только если он будет жив, если же он умрет в твоих руках, я сожгу Врата Сторна и тебя вместе с замком клингфайром»[9].

«Нет, отец! Только не такой ценой! — Это был крик Аларика. — Я так долго не проживу и не хочу, чтобы ты принял из-за меня смерть!»

Раскард ощутил, с каким трудом пробился голос сына, и почувствовал, как кровь истекает из его вен. Затем Аларик отключился от телепатического контакта. Однако нельзя было понять: умер он или потерял сознание.

В оранжерее повисла тишина, а вдогонку несся очередной злобный крик Сторна:

«Ты опять, как жулик, ускользнул от моей мести, старый пес Раскард! Ведь это не я проторговал его у смерти. Если ты хочешь отдать свою жизнь в обмен на его тело, я честно обставлю эту сделку…»

«Честно? И у тебя еще язык поворачивается произносить это слово, Сторн?»

«Конечно, ведь я — не Хамерфел. А теперь убирайся! И не вздумай больше соваться во Врата Сторна! Даже мысленно! Пошел! Пошел вон!»

Эрминия распростерлась на ковре и рыдала, как ребенок. Раскард Хамерфел сидел, качая головой. Опустошенный и разбитый, он впал в оцепенение. Неужели кровная вражда кончилась такой потерей?

2

Сорок дней траура подошли к концу. На сорок первый день на извилистой горной дороге, ведущей к замку Хамерфел, появился караван путников. Их радушно приняли в замке, поскольку выяснилось, что это прибыл родственник умершей жены герцога. Раскард, чувствуя себя несколько неловко в присутствии образованного и щегольски одетого городского жителя, принял его в Большом Зале, приказав подать вина и легкие закуски.

— Прошу прощения за столь скромное угощение, — сказал он, услужливо предлагая гостю присесть, — но до вчерашнего дня мы носили траур и до сих пор не оправились от утраты.

— Я приехал не ради пирожных и вин, родственник, — произнес Ренато Лейнье, кузен из южных земель, родственник Хастуров. — Ваша скорбь — это скорбь для всей нашей семьи, Аларик был моим родственником. Но я приехал забрать с собой дочь моего родственника — лерони Эрминию.

Ренато посмотрел на герцога. Если он рассчитывал увидеть старого, сломленного обстоятельствами человека, готового вскоре последовать за собственным сыном и передать таким образом Хамерфел в руки пришлых наследников, то он здорово просчитался. Сидевший перед ним мужчина скорее стал сильнее, замкнувшись в гневе и гордости. Это был дееспособный полководец, уже на протяжении многих лет командовавший войсками Хамерфела. Любой, даже самый малый его жест, любое сказанное им слово излучали энергию; Раскард Хамерфел не был молод, но и не походил на старую развалину.

— Почему вы решили забрать Эрминию именно сейчас? — спросил герцог, чувствуя, что вопрос этот мучает его, как заноза. — Она прекрасно себя чувствует в моем доме. Это ее дом. Она последнее, что хранит для меня память о сыне. Я предпочел бы ввести ее в свою семью на правах дочери.

— Это невозможно, — ответил Ренато. — Она больше не ребенок, а девушка на выданье. Ей скоро исполнится двадцать, а вы не настолько стары, чтобы быть при ней нянькой. — До этого самого момента он действительно полагал, что Раскард уже достаточно стар, чтобы не компрометировать жившую у него молодую девушку. — Ваше проживание под одной крышей грозит скандалом.

— Воистину нет ничего более зловредного, чем добропорядочный мужчина, если только это не добропорядочная женщина, — с негодованием ответил Раскард, лицо его пылало гневом. При всей справедливости этой поговорки раньше он никогда не задумывался над ее смыслом. — Она с детства была подругой моего сына, и за все годы, прожитые здесь, у ней не было недостатка ни в няньках, ни в дуэньях, ни в подружках, ни в гувернантках. Они могут вам подтвердить, что за это время мы и двух раз не оставались наедине, за исключением того дня, когда она доставила мне трагические известия о смерти моего сына, а с тех пор, можете поверить, наши головы были заняты совершенно другим.

— Я и не сомневаюсь, что все было именно так, — вкрадчиво произнес Ренато, — но даже в этом случае — Эрминия достигла брачного возраста, а пока она живет в вашем доме, соблюдая девичество, ей трудно найти мужа, равного ей по положению; или же вы хотите унизить ее, выдав замуж за какого-нибудь худородного приятеля или слугу?

— Ничего подобного, — резко возразил герцог. — Я собирался выдать ее замуж за собственного сына, если бы ему довелось прожить чуть больше.