Наследники Эйнштейна - [2]

— Разве это не благотворные улучшения? Что вы против них имеете?

— Благотворные? Только на первый взгляд. Вы забываете, что тем самым нарушается технологическое равновесие. Но даже не это нас встревожило. А вот… кто за этим стоит? Должен же кто-то за этим стоять!

Врач побледнел.

— Не хотите же вы сказать, что вновь появились бунтари… что они… Нет, невозможно: всех ученых, всех научных работников мы давно переориентировали…

— Напоминаю: никому ни слова! — Худощавая фигура полицейского инспектора слегка напряглась. — Я хочу побеседовать с ним!

Услышав звук откатывающейся двери, Джеймс Форсайт попытался спрятать под матрасом детали разобранного пылесоса, но не успел. Он поднялся и стал так, чтобы их не сразу заметили. От волнения и страха Джеймс дрожал всем телом.

Врач хотел было что-то сказать, но инспектор опередил его. Оба они избегали смотреть в ту сторону, где за спиной Джеймса лежали детали. Вид выпотрошенного аппарата с зажимами, винтами и свободно свисающими концами проводов внушал им отвращение.

— Даже повреждение пломбы — пусть и по неосторожности — наказуемо! Вам ведь это известно! — сказал инспектор.

Джеймс покорно кивнул.

— Вас арестовали за то, что вы разобрали стиральную машину, — продолжал полицейский.

— Она сломалась, — сказал Джеймс.

— Почему вы не обзавелись новой?

Джеймс пожал плечами: он знал, что его никто не поймет.

— Почему же? Отвечайте!

— Я хотел понять, что с этой штуковиной стряслось. Что-то треснуло внутри — и тишина. Я хотел ее починить.

— Починить! — повторил врач, покачав головой. — В вашем подвале нашли ящик с деревянными катушками, гвоздями, кусками жести и прочим. На одном из ваших столовых ножей обнаружены царапины, будто вы обрабатывали им какой-то твердый предмет.

Джеймс смотрел себе под ноги. Уголки рта запали еще глубже.

— Я собирался смастерить дверной звонок, — наконец ответил он.

— Дверной звонок? Но ведь у вас в квартире есть телефон и видеомагнитофон! Зачем вам понадобился звонок?

— Он служил бы чем-то вроде будильника, подавая сигналы точного времени.

Инспектор с удивлением посмотрел на него:

— Какой в этом смысл? Вас в любой момент может разбудить автоматика!

— Будильник мне не нужен, — не сразу ответил Джеймс. — Просто захотелось смастерить его самому.

— Захотелось? И поэтому вы пошли на преступление? — Инспектор покачал головой. — Но продолжайте! А этот пылесос? Зачем вы его разобрали? В этом ведь не было ни малейшей необходимости.

— Нет, — сказал Джеймс, а потом крикнул: — Нет, никакой необходимости не было! Но я уже полтора месяца сижу в этой камере — без радио, без видеофона, без журналов! Мне скучно, если вы понимаете, что это такое! А заглядывать в нутро разных приборов мне просто занятно. Меня интересует, для чего они предназначены: всякие там рычаги, винтики, шестеренки! Что вы от меня хотите: меня скоро переориентируют…

Он упал на кровать и повернулся лицом к стене.

— Не исключено, что обойдемся без переориентации, — сказал инспектор, глядя на него сверху. — Все будет зависеть только от вас, Форсайт.

Целую неделю Джеймс Форсайт беспокойно блуждал по городу, спускался на эскалаторах в торговые этажи, поднимался на подвесных лифтах высоко над проемами улиц. Он еще не пришел в себя после долгого заключения. Колонны машин на этажах, предназначенных для автотранспорта, и встречные людские потоки на пешеходных мостах приводили его в замешательство. Воздушными такси он не пользовался: после долгого пребывания в замкнутом пространстве опасался головокружения.

И все-таки вновь обретенная свобода казалась ему нежданным подарком. Он старался забыть, что получил ее временно, что это лишь отсрочка, если он не выполнит своего задания. Он надеялся выполнить его.

Джеймс Форсайт никогда не отличался особой верой в собственные силы. Сложения он был хрупкого, часто страдал головными болями и уже несколько раз подвергался терапевтическому лечению в «эйфориуме». Но еще большие страдания причиняла ему необъяснимая склонность, заставлявшая его постоянно думать о машинах и о том, как они действуют. Он сам сознавал необычность этого влечения. Много раз пытался подавить его в себе, побороть это стремление к запретному, которое даже не дарило ему радости, а только мучило, потому что никогда не приводило к желанной цели: стоило ему разобраться в назначении какого-нибудь колесика или винтика, как тотчас же возникали вопросы о более сложных взаимосвязях, и его неудача — он был уверен, что никогда не достигнет конечной цели, не найдет исчерпывающего объяснения, — навевала на него тоску и приводила в отчаяние. Причем все это происходило помимо его воли: он не был ни бунтарем, ни тем более героем и всецело находился во власти одного-единственного желания — излечиться от своей мучительной болезни и сделаться заурядным и законопослушным гражданином. Сейчас он стоял перед дверью Евы Руссмоллер, внучки последнего, после Эйнштейна, великого физика, того самого человека, который около восьмидесяти лет назад поклялся больше никогда не заниматься наукой. Сдержал ли он свою клятву? Джеймсу было знакомо наваждение, которое охватывало каждого, кого увлекли физические опыты, и он сомневался, чтобы человек, однажды вкусивший этой отравы, когда-либо отказался от нее. Поможет ли ему Ева Руссмоллер установить связь с тайной организацией, с людьми, которые подпольно продолжают заниматься наукой и по сей день работают над решением технических задач? Он почти не рассчитывал на успех, но после того, как все предыдущие попытки завершились неудачей, оставалось лишь попытаться здесь. Адрес ему дали в полиции.