Наследники Асклепия - [19]

Он полез за бумажником во внутренний карман пиджака. Он отворачивал полу, как отдирают от кровоточащего тела кусок оторванной кожи. Он забрал червонец и положил на стол двадцать пять рублей.

— Чего вы нас так не любите?

— А почему я вас должен любить? У меня нет никаких гомосексуальных наклонностей. Я люблю молодых красивых женщин.

На следующий день я отдал двадцать пять рублей двум сестрам нашего отделения, двум славным сельским девушкам, которые дежурили у этого подонка пять ночей. В его доме им не дали даже стакан чаю.

В следующий раз он положил на стол двадцать пять рублей.

Простить себе не могу, что не содрал с него по пятьдесят рублей за каждый визит.

Высокопоставленные пациенты

Странно, почему-то общение с власть предержащими оставляло у меня неприятный осадок, хотя я старался видеть в них только больных, которым необходима моя помощь.

Прошедший войну, израненный, видевший не имеющие словесного выражения ужасы, которые совершили немецкие нацисты, ненавидящий их всеми фибрами души, я оперировал эсэсовского генерала, видя в нем только пациента. Даже круглосуточно дежурившие возле его кровати офицеры МГБ не вызывали у меня к нему никаких враждебных чувств. Он был страдающим человеком, которому я обязан помочь.

Жестко запрограммированный ненавидеть бандеровцев, я лечил Костю Бондаренко, сострадая, ощущая в нем родную душу. А вот власть предержащие…

Я обвинял себя в предвзятости, в диком субъективизме, но больной, страждущий пациент почти во всех попадавших ко мне власть предержащих особах, был, как правило, только частью какого-то враждебного существа.

И все же я подавлял в себе неприязнь и старался дать больному максимум того, что я знал и умел.

Два исключения.

Январь 1952 года. Первая клиника Института ортопедии. Утром, во время обхода профессор Елецкий велел мне взять маленькую палату на одну койку. В палату только что положили больного. Мне бы отказаться, сославшись на то, что у меня девятнадцать больных, завтра я дежурю, через три дня должен сдать очередной экзамен. Но интонация, с которой профессор произнес: «Мне бы очень хотелось, чтобы именно вы вели этого больного», исключала сопротивление.

Больной внешне симпатичный мужчина с огромным болезненным рубцом вдоль всей ноги. Результат ранения разрывной пулей, скользнувшей, к счастью, по касательной. На титульном листе истории болезни не указана ни специальность, ни занимаемая должность, что я посчитал небрежностью приемного покоя. Правда, пациенту почему-то выделили отдельную палату. Редчайшее исключение. Кроме того, такую простую операцию (так я считал в ту пору) собирался делать сам профессор. Ассистентом он записал меня. Операция назначена на завтра, на вторник. Но профессор заболел. В пятницу он появился и назначил операцию на следующий вторник. Больной был раздосадован. Я его понимал. Случилось так, что во вторник профессор снова заболел. Бывает. Зима. Свирепствовал грипп. Профессор немолод. Пациент рассчитывал быть прооперированным в четверг. Но профессор вышел на работу только в пятницу и снова назначил операцию на вторник. Когда же во вторник снова заболел профессор, даже я почувствовал себя неловко.

Больной бушевал. Требовал, чтобы операция была сделана именно сегодня. Безразлично кем. Я спустился к профессору (его квартира располагалась этажом ниже клиники) и рассказал о требовании пациента.

Профессор утвердительно кивнул:

— Скажите Максу Соломоновичу. Пусть прооперирует.

Доцент Новик, как только я передал просьбу профессора, вспомнил, что именно сейчас он должен быть в костнотуберкулезной больнице, и тут же исчез. Больной требовал операцию. Я снова спустился к профессору. С обычной сонной невозмутимостью он выслушал сообщение о том, что его заместитель уехал, и велел передать просьбу второму доценту. Антонина Ивановна вспомнила, что у нее сейчас заседание парткома в медицинском институте и с невероятной скоростью покинула клинику.

А больной бушевал:

— Пусть хоть санитарка оперирует, но сегодня!

Я доложил профессору обстановку в клинике и высказал недоумение, почему, мол, только старшим доверена такая простая операция. Профессор как-то неопределенно улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, оперируйте, если хотите. Выберите себе ассистента.

Если хотите! От радости перемахивая через две ступеньки, я поднялся в клинику.

Ассистировал мой бывший однокурсник. Постепенно, участок за участком мы обезболивали рубец и иссекали его, освобождая впаявшиеся нервы. Просто, как на трупе в анатомическом театре. Смелость незнания! Мы не понимали, какие опасности подстерегали нас на каждом шагу. Поэтому операция шла размеренно и спокойно, сопровождаемая анекдотами пациента и время от времени — нашими. Мы не понимали опасности даже сугубо профессиональной, где уж было понять, что существуют еще какие-то побудительные причины непрерывных заболеваний профессора и неотложных дел доцентов.

Вечером я зашел навестить больного.

— Ну, доктор, вот тебе моя рука. Я умею быть благодарным.

Ровно через год он доказал, что не бросал слов на ветер. Когда 13 января 1953 года сообщили о деле «врачей-отравителей», надо было и в Киеве найти «убийц в белых халатах». Я имел честь попасть в их число. Но узнал я об этом значительно позже. Даже тогда я еще не догадывался, кого прооперировал. А профессор и доценты знали, что он заместитель министра госбезопасности Украины.