Наследники - [52]

Каждый, похоже, думал про то, но никто не высказывал вслух. Зачем?

Лейтенант Зотов рассказал, как он приходил в отпуск домой из госпиталя, после ранения, и его не узнала родная мать.

Мы еще долго молча сидели, думая каждый о своем, в ту тревожную августовскую ночь. Потом я встал и пошел к бойцам. Все они старательно чистили минометы, карабины, делая это на ощупь, в темноте.

— В чем дело? Кто приказал вам чистить оружие? — спросил я.

Бойцы молчали.

— Я вас спрашиваю!

Поднялся старший сержант Василий Зайцев. Ему сорок три года, но выглядел он очень молодо. Коренаст, крепок, выправка георгиевского кавалера. Я знал, что дома, в Казахстане, он оставил жену и шестерых детей.

— Товарищ политрук, — начал он, — как же это понимать: кто приказал чистить?.. Ведь такой бой завтра, разве можно иначе…

— Да, но минометы были почищены еще днем, — сказал я.

— Оно-то так, верно… вычищено… но лишний раз, я полагаю, не мешает…

— Значит, это ты придумал?

Зайцев не ответил.

— Ладно. Продолжайте.

Невольно вспомнилось лермонтовское: «Кто кивер чистил весь избитый…»

Мимо нас не прошла, а промелькнула энергичная стройная фигура. По резким жестам и по акценту я узнал в ней командира полка. Майор Чхиквадзе только что приехал от командира дивизии.

Вскоре мы двинулись. Моя рота шла вместе со штабом полка. До рассвета еще полк должен занять исходные позиции, те самые, где я сейчас, накрывшись плащ-палаткой и подсвечивая себе фонариком, записываю эти строчки в тетрадь. Утром, сблизившись с противником, мы должны будем остановить его в районе станции Абганерово.

Ночь темная, безлунная. И если бы не зарево пожаров, движение войск было бы почти невозможным. Но темная ночь позволяла подойти к неприятелю незамеченными, скрытно.

Шли без всяких привалов. Иногда мне казалось, что бойцов моих нет рядом с повозками, что они потерялись во мраке. Но там, на немецкой стороне, взлетала ракета, и я вновь видел поблескивающие каски минометчиков. Они шли и шли, безмолвные и черные от пыли.

Майор шагал со своим адъютантом Женей Смирновым.

Интересно, что должен был думать в такую минуту человек, в руках которого оказалось столько человеческих судеб?

Вскоре к Чхиквадзе подошел комиссар полка Горшков.

— Ну как, комиссар, не опоздаем?

— Не должны бы… — не совсем уверенно ответил тот.

Майор тихо засмеялся:

— Не должны — это верно. А вот если опоздаем…

Лицо его стало снова серьезным:

— Ты знаешь, Коля, что будет, если мы опоздаем?..

— Знаю, — глухо ответил Горшков.

Больше они уже не говорили. Мне было странно, что нашего комиссара кто-то может называть так просто — Коля.

Вспышки ракет были все ближе и ближе.

Полк достиг исходного рубежа. В балках устанавливались минометы. Тракторы, автомашины, повозки уходили в укрытия.

Убедившись в том, что рота наша полностью изготовилась, я расстегнул планшетку и вытащил потрепанную тетрадь.

30 августа

Вечером вырвались из окружения. Остатки дивизии собираются в саду Лапшина, в районе Бекетовки, километрах в пятнадцати южнее Сталинграда. Измученный до крайней степени, я все-таки попытаюсь сейчас хотя бы бегло рассказать о том, что было с нами за прошедшие десять дней.

На рассвете 20 августа наши начали артподготовку. Степь содрогнулась от грохота. До этого я слышал о «катюшах», но никогда не видел их в действии. И потому, когда позади нас что-то с чудовищным скрежетом зашипело, я невольно втянул голову в плечи. Догадавшись о том, что бы это значило, я оглянулся и был потрясен величественным и грозным зрелищем. Было такое впечатление, будто несколько степных китов выплыли из мрака, выстроились в ряд и стали одновременно выпускать в небо огненные фонтаны. Когда эти чудища перестали шипеть, степь огласилась восторженными криками моих минометчиков:

— «Катька»! «Катюша»! Давай, милая! Дави, жги фрицев!

Потом не менее страшное зрелище поразило нас: на добрых полкилометра в ширину, над всем совхозом Юрково, что под Абганерово, заплясали огненные смерчи, и казалось, сам поселок подскакивал в бешеной, безумной пляске.

Это рвались снаряды «катюш». Вероятно, точнее их было бы называть минами. Наивные, мы думали, что там, где рвались эти снаряды и где все пространство окинулось огнем, не останется ни одной живой души. То, что мы, минометчики, укрывшиеся в балке, так подумали, — это еще полбеды. Хуже, что так же, видать, думали и пехотинцы. Они сближались с противником не короткими, как полагается, перебежками, а в полный рост, стараясь как можно быстрее достигнуть вражеского рубежа. И, верно, в горьком удивлении падали, сраженные кинжальным, яростным огнем немцев. Повсюду был слышен сплошной лай автоматического оружия. Над нашими позициями тотчас же появилась «рама» — двухфюзеляжный «Фокке-Вульф-189». «Рама» сделала несколько кругов, сбросила четыре бомбы и улетела. Через несколько минут около двадцати немецких пикировщиков висели над нашими бойцами. Они пикировали почти до самой земли, бросали сразу по десятку бомб и взмывали вверх, чтобы вновь и вновь, включив сирену, спикировать на нас.

За поселком Юрково что-то два раза противно скрипнуло, точно два огромных листа железа потерли друг о друга, и в боевых порядках залегшей наконец нашей пехоты стали рваться мины страшной разрушительной силы. Это заговорил немецкий шестиствольный миномет, или «дурила», как назвали его позже красноармейцы.