Наследники - [51]

И все же до сих пор жалею, что не рассказал эту короткую историю старому рабочему и его внуку в трамвае. Может, они знают про Алешу. Должны знать! Ведь судьба Алексея Грунина есть продолжение большой и славной судьбы старого большевика с Красной Пресни.

1958–1960 гг.

Тетрадь, начатая под Сталинградом Очерк

Повесть, названная «Биография моего блокнота», составилась из коротких, беглых записей, сделанных на войне, после войны и затем вновь воспроизведенных, а с помощью памяти как бы расшифрованных.

Теперь в моих архивах отыскалась тетрадь, о которой я помнил, что она должна быть, но так же затерялась, как и многие другие мои блокноты и записные книжки. Однако ж вот нашлась, что наводит меня на обнадеживающую мысль о том, что со временем отыщутся и другие.

На второй обложке тетради помещен календарь на 1942 год. Шрифт готический. Из чего нетрудно заключить, что подобрал я эту тетрадь где-нибудь в немецком блиндаже или, что всего вероятнее, позаимствовал у пленного гитлеровца. Далее — с первой и до последней страницы — все по-русски. Мои, стало быть, строки. Я мог бы поступить с ними так же, как поступил в помянутом выше случае, но что-то меня остановило. Может быть, не захотелось эксплуатировать далее прием, однажды уже использованный. Может быть, решил: не лучше ли дать дневниковую запись так, как она есть в тетради, и ничего к ней не прибавлять от себя теперь без крайней к тому необходимости, — не почуется ли в этой непосредственной записи более явственно грозный и жестокий аромат далеких уже теперь и неповторимых дней и лет.

В то время автор настоящего повествования и не думал, что когда-нибудь станет литератором. Это надобно иметь в виду при чтении помещенных ниже строчек.

Ну вот, пожалуй, и все, что хотелось сказать перед тем, как предоставить слово тетрадке, оказавшейся в моих руках где-то в донских степях грозным летом 1942 года.

1942 год

12 августа

Спешно снялись с Аксая и переброшены в район совхоза Зеты. Затем три дня отдыхали. Приводили в порядок себя и материальную часть, подводили итоги прошедших боев. Нашу полковую минометную роту бог еще милует: ни единой потери. Где-то недалеко глухо рокочет артиллерия.

14 августа

Возле небольшой речушки, носящей пышное, монаршее название Донская Царица, у небольшого блиндажа, заседало партбюро полка и партийная комиссия во главе со старшим политруком Ионовым, человеком очень душевным и умным. Первым разбиралось заявление командира минометного взвода полковой минометной роты младшего лейтенанта Григория Матуашвили.

Ионов посмотрел на него, спросил:

— Как воюешь, товарищ Матуашвили?

Матуашвили покраснел:

— Воюю… — и умолк.

Пришлось поторопиться ему на помощь.

— Хорошо воюет, — сказал я.

Более ни о чем не спрашивали: приняли кандидатом единогласно. В бой Гриша пойдет уже коммунистом.

19 августа

На рассвете — опять бой. А до рассвета осталось всего несколько часов. Я не знаю, успею ли рассказать обо всем, что было в эту ночь перед боем. В отличие от мирной степной ночи, эта была полна тревожной жизни, сплошного движения. Не слышно обычного в такую пору перепелиного клика: «спать пора, спать пора»; не пролетит неслышно мохнатая сова; не завоет, не затявкает зверь; не промчится мимо шальной заяц. Все эти степные обитатели перепуганы, убежали в дальние места и, наверное, где-то безмолвно ропщут и плачутся за свою степь…

Минометчики по двое, по трое на подпаленной солнцем, хрустящей, пыльной траве. Тихо разговаривают. На пылающем горизонте отчетливо вырисовываются их силуэты. Прислушиваюсь. Никто не говорит о завтрашнем дне, хотя и видно, что каждый всем существом в нем. Стараясь отпугнуть мысли о предстоящем бое, погружаемся в воспоминания.

Вспомнил своего брата Алексея. Брат уезжал на фронт. Это было 25 июня 1942 года. Солнечный украинский день. Брат взял на руки годовалого сына — тоже Алексея. Тот ручонками своими обвил шею отца. Губы брата задрожали:

— Сынок… прощай, сынок…

Осторожно передал сына жене, а сам отвернулся, чтобы никто не увидел его слез.

Я стоял рядом и не мог ничего сказать: горло перехватили спазмы. Только и смог вымолвить:

— Леня… бей их!..

А он, высокий, широкоплечий, с веселыми серыми глазами и развевающимися на ветру белыми кудрями, подходит ко мне, обнимает.

Теперь я пытаюсь мысленно представить своего брата в бою. Где ты, Алексей? Почему так долго не пишешь?

Мысли мои прерывают лейтенанты Хальфин Усман и Зотов Дмитрий. Их обоих я недавно рекомендовал в партию.

— Расскажи нам что-нибудь, товарищ политрук.

Я пересказал им случай из партизанской жизни, о котором я только что узнал из центральной газеты. В ней рассказывалось про девушку по имени Таня, которая, будучи пойманной немцами, не выдала партизан, а потом погибла от рук немецких палачей. Три дня висел ее труп. Затем фашисты сняли ее с виселицы, отрезали груди, распороли живот и бросили в канаву.

Мои товарищи долго молчали. Потом как-то сразу все заговорили о своих любимых. И опять — ни слова о предстоящем бое. Но мы, конечно, в душе-то думали, что вот через несколько часов, быть может, кого-то из нас не станет, кто-то из нас, возможно, упадет на колючую, горькую от полыни степь с простреленной грудью, кому-то из нас, может быть, уж никогда более не доведется увидеть любимую, родных, чей-то незрячий взор устремится в пустую даль, туда, на запад, откуда из страшной враждебной страны пришла к нему смерть…