останется дома и будет ждать своих родителей. Ему недолго придется ждать!
Из прихожей, где все еще стояли растерянные понятые, вышла пожилая соседка и, задыхаясь от
волнения, проговорила:
— Пожалуйста, товарищ начальник, не надо... Робика увозить. Он останется ... пока ... у меня.
Он ... хороший и воспитанный мальчик.
Майор строго взглянул на нее и вынул блокнот:
— Ваша фамилия?
— А зачем... моя фамилия? — испуганно спросила женщина. — Я — Прохорова, меня здесь все
знают.
— Для протокола, — не глядя на нее, сказал майор и записал фамилию.
К соседке бросилась Роза Марковна, схватила ее за руки:
— Спасибо, родная Варя! Извините меня за все прошлое. Я была неправа... Поберегите Робика!
Мы скоро вернемся. Мы очень скоро вернемся. Уверяю Вас! У меня здесь есть какие-то деньги,
возьмите, — протянула она женщине маленькое портмоне, — третье все. Вы — истинный и добрый
друг!
Майор перехватил портмоне, внимательно осмотрел его, пересчитал деньги и только тогда передал
женщине. В эту минуту к родителям подбежал Робеспьер. Он стал по очереди обнимать их и со
слезами на глазах, глотая от волнения слова, говорил:
— Я знаю... Вы скоро вернетесь... обязательно... я... буду ждать... Я напишу самому товарище
Сталину. Не плачь, мама...
Нодели, мешая друг другу, судорожно гладили Робика по голове, плечам, прижимали к груди.
Майор и один из лейтенантов с трудом оторвали их от сына и вытолкнули в коридор. Квартиру
заперли и опечатали двумя большими сургучными печатями.
* * *
Виктор не хотел верить в арест дяди Марата и тети Розы. "Ведь они же настоящие большевики,
бывшие подпольщики, — лихорадочно думал он, — это же честнейшие люди! Как же так? Надо
пожаловаться дяде Яну, он в НКВД занимает большой пост и обязательно поможет!". Соседка
Ноделей со слезами на глазах рассказала Виктору, как было тогда ночью, сказала, что Робик жил у нее
всего несколько дней, а когда кто-то в школьной раздевалке нарисовал на спине его пальто
фашистский знак, он подрался, прибежал домой и заявил, что больше в школу не пойдет. — А вчера
куда-то вечером ушел и больше не возвращался. Что делать, Витенька? — плача говорила соседка. —
Куда заявить? — Виктор слушал соседку, дрожа от волнения. Его самого охватил страх за мать, отца,
за себя. Когда дома он рассказал все родителям, Анна Семеновна заплакала, а Георгий Николаевич,
нахмурившись, долго молчал, потом глухо сказал: — Черт знает что! — Пап, а если позвонить дяде
Яну? — сказал Виктор, — он ведь, наверное, может помочь? — Звонил, когда арестовали директора
завода, — неохотно отретил Георгий Николаевич, — он сказал, что это не телефонный разговор и
обещал к нам заехать. Год прошел, а он все едет. . — Георгий, — вступилась за брата Анна
Семеновна, — зачем ты так? Ты ведь знаешь, какая у него адская работа, он же домой приезжает под
утро... — Знаю, знаю, — пробормотал Дружинин, — но выкроить часок мог бы, поговорить ведь есть
о чем.., — и он, хлопнув дверью, ушел курить на кухню.
* * *
Старший брат Анны Семеновны был старый член партии, он прошел царские тюрьмы и ссылку,
несколько лет работал в Секретариате Совнаркома и оттуда был направлен в орсаны ВЧК. В середине
тридцатых годов он занимал крупный пост в Наркомате внутренних дел. Жил он на улице
Мархлевского в трехэтажном сером особняке, огороженном высоким каменным забором, выходящим
задним двором на Малую Лубянку. В этом особняке жили несколько семей высшего руководящего
состава НКВД, в том числе, нарком Ягода. В стене забора была железная дверца с " глазком ", а рядом
— кнопка звонка. На звонок из дома выходил дежурный вахтер, глядел в "глазок", открывал тяжёлую
дверцу и только потом впускал посетителя в небольшой дворик, засаженный молодыми елочками и
березками. От забора к парадной вращающейся застекленной двери вела узкая бетонная дорожка.
Виктор любил бывать в гостях у дяди Яна. Его мальчишеское воображение завораживал и этот
таинственный особняк, в который пропускали с такой строгостью, и вся обстановка трехкомнатной
дядиной квартиры, отличительной чертой которой было обилие книг. Вдоль стен столовой и гостиной
высились до потолка книжные полки. Корешки книг — светлые, синие, коричневые, рисованные и
тисненные серебром и золотом — представлялись Виктору шеренгами королевских мушкетеров и
гвардейцев кардинала, когортами римских легионеров и гладиаторов Спартака, буденновскими
конниками и смелыми "красными дьяволятами". Он часами копался в этих книгах.
В отдельном книжном шкафу стояли шеренги строгих красно-черных корешков собрания
сочинений В.И.Ленина. Виктор смотрел на них и ему виделись стройные колонны суровых
красноармейцев с винтовками наперевес, проходящие сквозь снежную пургу четким строем мимо
Ленинского мавзолея. На полках этого книжного шкафа было выставлено почетное оружие с
золотыми монограммами — награды дяди Яна от Коллегии ВЧК — ОПТУ и ВЦИКа СССР. Но
