Наследницы - [33]

Ханичайл крепко держалась за руку матери. Ее голубые глазки потемнели от ужаса, когда она смотрела, как красивый полированный дубовый гроб с серебряными ручками опускают в землю. Ей сказали, что ее отец лежит в нем, и она громко заплакала, когда священник бросил первую горсть земли на гроб.

— Успокойся, дитя, — сказала ей Элиза. — Папе сейчас хорошо. Он на небе вместе с Иисусом.

Том Джефферсон, сын Элизы, вытирая слезы, взял девочку крепко за руку и медленно повел прочь от могилы.

Ханичайл остановилась на заросшем травой холмике и оглянулась назад.

— Я буду помнить тебя, папочка, — сказала она чистым высоким голосом. — Я всегда буду любить тебя. Обещаю.

Но самый большой удар был нанесен Роузи. Она пошла к адвокату Дэвида, чтобы узнать о завещании, и взяла с собой Ханичайл, но не потому, что не хотела с ней расставаться, а чтобы усилить свою позицию жены Дэвида. Скрестив на счастье пальцы, она молилась, чтобы адвокат не потребовал от нее несуществующего свидетельства о браке, прежде чем передать ей ранчо и деньги.

Она планировала продать ранчо и купить себе большой дом с белыми колоннами и галереей в Хьюстоне, где была настоящая жизнь. Тогда она заживет жизнью «богатой вдовы Маунтджой». Наконец она сможет жить весело.

Когда адвокат Джорджа Маунтджоя, такой же древний и трясущийся, как Мафусаил, сказал ей, что она не унаследовала ранчо, сердце Роузи едва не остановилось.

— Джордж Маунтджой оставил свое ранчо «в доверительную собственность» своим наследникам, — сказал он. — Это значит, что оно не может быть продано и остается навечно собственностью семьи. Дэвид унаследовал ранчо на пожизненный срок, а сейчас его наследует его дочь.

Он улыбнулся маленькой девочке, которая выглядела совсем крошечной в большом кожаном кресле.

— Оно будет переходить от одного наследника к другому, — добавил адвокат. — Ханичайл, в свою очередь, передаст его своим собственным детям. И так далее, и так далее — до бесконечности.

Роузи поняла только одно: ранчо не может быть продано, и у нее никогда не будет большого нового дома с белыми колоннами.

— Проклятие! — фыркнула она. — Дэвид оставил ранчо ребенку.

Услышав ругательство, юрист поморщился. Он не привык слышать такие выражения в своем строгом кабинете, отделанном темными панелями, где в застекленных шкафах аккуратными рядами стояли папки с документами и своды законов в кожаных переплетах.

— Вы не правы, миссис Маунтджой, — заметил он сухо. — Не забывайте, что вы получили деньги. Сумма в пятьдесят девять тысяч долларов, которая находится на счете Дэвида в банке Техаса, принадлежит вам одной. — Он пустил по столу в сторону Роузи какой-то документ. — Если вы сейчас его подпишете и я засвидетельствую вашу подпись, наше дело будет завершено.

При упоминании о деньгах Роузи оживилась. Она одарила старика обворожительной улыбкой, демонстрируя тем самым, что увидел в ней Дэвид Маунтджой, затем вывела подпись: «Роузи Маунтджой».

— Это все? — спросила она, вставая и оправляя юбку.

— Все, миссис Маунтджой.

Она снова одарила адвоката улыбкой и направилась к двери, волнующе покачивая бедрами, что вошло у нее в привычку.

— Миссис Маунтджой, — окликнул ее адвокат в тот самый момент, когда она уже была готова переступить порог.

— Да? — спросила Роузи, поворачивая голову.

— Ваша дочь.

Роузи удивленно посмотрела на Ханичайл, утопавшую в большом кожаном кресле.

— Проклятие! — воскликнула она, рассмеявшись. — Я совсем о ней забыла. Иди скорее ко мне, детка, поторопись. Сейчас ты стала богатой и должна заботиться о своей мамочке. Постарайся никогда не забывать об этом.

По дороге домой Роузи купила тайком пару бутылок запрещенного бурбона. Затем, оставив Ханичайл ждать ее в машине, заглянула в известный ей бар, где незаконно торгуют спиртными напитками, чтобы пропустить пару рюмочек, и вернулась только через два часа, слегка пошатываясь. Неуверенно ведя машину, она вернулась домой и закрылась в своей комнате с двумя бутылками.

— Ты проклятый дурак, Дэвид, — заплетающимся языком произнесла она, когда с одной бутылкой было покончено. — Как ты смел умереть так по-дурацки.

Вспомнив мужа, Роузи зарыдала. Ей было тоскливо и одиноко.

— С тобой я провела лучшие годы своей жизни, Дэвид Маунтджой, — говорила она сквозь пьяные слезы. — Мало того, что ты не женился на мне, так ты еще оставил ранчо своему ребенку.

Роузи запустила в стену пустой бутылкой с такой силой, что та разбилась на тысячу мелких осколков.

— Мамочка? — На пороге стояла Ханичайл в белой ночной рубашке. — Зачем ты разбила бутылку?

— Во всем ты виновата, — зарыдала Роузи, уткнувшись в подушку. — Если бы не ты, ранчо принадлежало бы мне. Убирайся отсюда, маленькое отродье. Уходи к черту из моей жизни и не пытайся вернуться ко мне.

Ханичайл убежала в свою комнату. Она подошла к окну и стала глядеть в ночь, словно могла увидеть там отца, возвращающегося домой и зовущего ее. Чувство покинутости подкосило ее колени, и она опустилась на пол.

— Почему это случилось, папочка? Почему ты покинул меня?

Ханичайл долго стояла на коленях, дрожа от холода. Когда слабый рассвет окрасил серым цветом горизонт, она надела свой старый голубой комбинезончик и тихо спустилась в холл, пройдя мимо комнаты матери и через кухню на веранду. Она глубоко вдохнула в себя чистый прохладный утренний воздух. Было еще слишком рано, чтобы Том Джефферсон уже начал работать на конюшне, а сама она была еще мала, чтобы оседлать Лаки, поэтому Ханичайл пошла по проселочной дороге в направлении шоссе.