Наследница трех клинков - [8]

Когда Бергман вернулся и доложил, что похищенное дитя живет под Добельном в небольшой усадьбе и содержится взаперти из-за помутненного сознания, так что даже соседи ничего о девице не знают, слез пролилось много. Княгиня насилу уговорила подругу не мчаться самой в Курляндию. Но Авдотья Тимофеевна твердо решила забрать к себе дочь и командировала в эту экспедицию Бергмана и еще четырех молодцов, которых он ей представил и за честность их поручился.

Теперь она ждала их с огромным нетерпением и даже сама немного тронулась рассудком от этого ожидания. Княгиня, которую происхождение и положение обязывали постоянно бывать при дворе, уж не знала, как быть — она приезжала довольно поздно, на следующий день должна была появляться хотя бы к обеду, свежей и причесанной к лицу, да и на ночь у нее имелись свои планы. Однако оставалось всего несколько дней потерпеть — и она смирилась.

— Что ты предпримешь, когда Катеньку привезут? — спросила княгиня. — Будешь ли преследовать своих злодеев? Ведь сколько денег они у тебя и у покойного Артемия Петровича вытянули!

— Преследовать надо, — неуверенно ответила подруга и пожала полными плечиками. — Непременно надо, и я государыне в ноги брошусь… их надобно судить — и в Шлиссельбург!.. Вот погляди — не из-за них ли?

Она приподняла кружевную наколку и показала княгине седину на виске.

— Я знаю тебя, ты это дело не доведешь до конца.

— Доведу.

— Ты добьешься, что исполнителей покарают, мелкую сошку, а до главного затейника не доберешься.

— Доберусь, мне бы лишь поскорее Катеньку вернуть и спрятать!

Княгиня не поверила. Лишь головой покачала. Сама она, поместив найденное дитя в безопасное место, объявила бы злодеям войну и не угомонилась бы, пока не узнала, что они благополучно доставлены в Нерчинские рудники и добывают там свинец с серебром на пользу Российского государства.

— Лизанька, — сказала Егунова. — Ты о чем задумалась?

Княгиня стояла перед ней, как статуя, вокруг платья и прически хлопотали девки, отцепляли ленты, распускали шнуровку; наконец, они спустили платье к княгининым ногам, и она осталась в ослабленном лифе и фижмах поверх тонкой сорочки. Перешагнув через платье, она позволила надеть на себя шлафрок, села в кресло, и ловкие руки захлопотали над ее волосами, бережно вытягивая и расчесывая напудренные пряди, убирая их назад. Заспанная девчонка, стоя рядом, держала на вытянутых руках большой батистовый чепец с рюшами и лентами — Боже упаси помять!

— Я думаю, что пора тебя уложить, голубчик мой. И Наташу также.

Наталья все это время сидела за карточным столом, читая крошечную книжечку в черном переплете — надо полагать, молитвослов. Она лишь сделала реверанс, когда вошла княгиня и ни единого слова не произнесла.

— Беда с Наташей, — ответила Авдотья Тимофеевна. — Белиться и румяниться не желает, а ты погляди — ведь черна, как арап! Может, и впрямь отпустить к матушкам в обитель?

Воспитанница и впрямь была смугловата, да ведь белокожая брюнетка — большая редкость. А у нее ненапудренные волосы, судя по треугольничку надо лбом, видные из-под чепчика, были черны, как вороново крыло. Брови же наводили на воспоминания о давней моде — приклеивать над глазами кусочки мышиной шкурки, вымазанные сурьмой, так они были черны и густы. Глаза Наташе полагалось бы иметь темно-карие или черные, многие думали, будто так оно и есть. Только Авдотья Тимофеевна, растившая сиротку уже десять лет, знала, что эти глаза — темно-серые, удивительного свойства, они могли быть и бархатными, и стальными.

— Я на нее, помнишь, карты раскидывала, так нет там обители, а есть трефовый король со своей любовью и семейный дом, — сказала княгиня. — Это кого еще черт несет?

Уверенные шаги приближались — кто-то, обутый в сапоги, почти бежал по паркету; наконец ворвался, встал в дверях, быстро поклонился, выпрямился и громко вздохнул, переводя дух.

— Ты, Громов? Что стряслось? Петруша?.. — княгиня вскочила.

— Ничего, ваше сиятельство, ранен в руку, пустяки, только жилу повредили, крови много потерял, — ответил, чуть заикаясь, молодой офицер-преображенец. — Мы перевязали. Другая беда — он, кажись, риваля своего заколол. Я его сюда привез — что прикажете делать?

— Ах, Боже мой! — воскликнула Авдотья Тимофеевна. — Велите его нести сюда, за доктором пошлите!..

Наташа вытянулась в струнку, подалась вперед, словно боясь упустить хоть слово.

— Не пори горячки! — прикрикнула на нее княгиня. — Кто риваль?

— Измайловец, немчик, курляндец… Самый из всех злоязычный!.. Вот что плохо — его товарищ в казармы побежал… Дрались при свечах, он сдуру решил, что свет поделили не поровну, что удар был предательский, исподтишка, не следовало пользоваться преимуществом… а свет как раз поровну поделили!..

— У девок были?

Громов ничего не ответил.

— Черт бы побрал этих курляндцев!

Измайловский полк в российской гвардии был особенный.

Еще когда сорок лет назад возвели на престол государыню Анну Иоанновну, гвардия этого события не поняла. Семеновцы и преображенцы были в недоумении, о любви и речи быть не могло, и царица это отлично знала. Ей даже приходило на ум, что неплохо бы эти два полка распустить, офицеров и солдат растолкать по гарнизонам, но умные люди внушили, что делать это не следует. Тогда Анна Иоанновна в противовес старой гвардии решила по совету мудрого Миниха создать новую — ровно в том же количестве, два полка, а назвать их — Измайловский и Конный. Измайловский был собран по образцу Семеновского, из одной гренадерской роты и двенадцати фузилерных, а офицеров набрали из остзейских немцев — лифляндцев и эстляндцев, но главным образом курляндцев — прожив в Курляндии чуть ли не двадцать лет, она тамошнее дворянство узнала и с ним поладила, она вслед за Анной Иоанновной и по ее призыву охотно поехала в Санкт-Петербург…