Наследница трех клинков - [10]

Но этой улыбки никто не заметил.

— Время позднее, Авдотьюшка, я устала — сил нет, — несколько торопливо сказала княгиня. — Я распрягать не велела — коли хочешь, оставайся у меня с Наташей, уложу в парадной спальне, а нет — мой Андрюшка домой с ветерком доставит. Я же на ногах не держусь, того гляди, засну стоя, как кобыла. А утром к тебе приеду на пироги, вдругорядь все переговорим.

Она обменялась взглядом с Наташей.

— Поедем домой, матушка Авдотья Тимофеевна, — сказала девушка. — Поедем, право! Я бы с утра на службу побежала, а тут — я и не знаю, где храм Божий…

Княгиня подумала, что после возвращения Катеньки Авдотье будет не до Наташи, и положила себе посоветоваться с Ириной Петровной — забрать ли девушку к себе, приискать ли ей жениха и поскорее отдать замуж. Наташа сообразительна — отчего бы и не держать такую в компаньонках? Лишь бы не чересчур сообразительна…

Проводив любезную подругу до крыльца, она пошла к себе в спальню — не парадную, а другую, в которой все было устроено и красиво, и разумно, а главное — имелась потайная витая лесенка, очень полезная для некоторых дел. Там Ирина Петровна уже приготовила все необходимое — поднос с заедками, вино и бокалы на прикроватном столике, мужской шлафрок.

Сердечный друг, с которым сегодня обменялись тайным знаком, сидел в кресле, читал книжку — Вольтерова «Кандида» в русском перекладе; читал и посмеивался. На то книга и была куплена, чтобы вволю повеселиться, — княгиня не верила, что русские борзописцы сумеют перевести французский роман складно и без глупостей. Сама она знала французский отменно, сердечный друг — не хуже, и амурные их свидания были совершенно парижские — русская речь звучала редко и более для смеха.

Он повернулся, увидел любовницу и встал.

Княгиня улыбалась — он нравился ей безумно. Десять лет разницы в возрасте ее не смущали — ей сорок два, и где сказано, что непременно нужно сходиться с ровесником? Ровесники, поди, уже маются подагрой и еле таскают толстое брюхо — как покойный супруг. А она стройна, легка, и грудь у нее совершенно девичья, хотя родила троих.

— Дени, друг мой, — сказала она. — Прости, никак не могла отвязаться от госпожи Егуновой. Чем ближе час встречи с дочкой — тем она сумасброднее.

— Лизетта, друг мой, — отвечал он, — ты платишь за свое доброе сердце. Ведь лишь с тобой она советуется об этом странном деле.

— О да, другим она не доверяет. Когда живешь уединенно, поневоле становишься боязливой и недоверчивой…

Больше княгиня не произнесла ни слова.

Он совершенно не был похож на преображенца Громова — он вызывал совсем иные чувства, этот Дени (звать его по-русски Денисом она не желала). Он был воплощенным желанием тела — а Громов, высокий и статный, тела словно бы не имел вовсе, по крайней мере, для княгини. Если бы выбор сделала ее душа — то, несомненно, в пользу преображенца. Но выбор был доверен телу…

Глава 3 Путешествие обезьянки (часть первая)

Эрика удобно устроилась в дормезе — Михаэль-Мишка, поместившись туда с ней, сразу же достал теплое меховое одеяло и по-немецки упросил ее лечь. Она, помня, чью роль играет, сперва не понимала, и лишь когда он догадался, уже в полном отчаянии, запеть по-русски «баю-баюшки-баю» и изобразить спящее дитя с ладошками под щекой, соблаговолила послушаться.

Каждый удар конских копыт о сухую дорогу означал — ненавистный барон фон Опперман дальше еще на два шага… на четыре… на шесть…

А церковь, в которой повенчают с Валентином, все ближе, ближе, ближе!

Эрика невольно улыбнулась — все-таки она добилась своего, она едет к жениху! Пусть в одной рубахе с чужого плеча, пусть под чужим именем — но едет. Все это — мелочи по сравнению с ненавистным бароном. И вот сидит напротив, завернувшись в плащ, замечательный человек по имени Михаэль, который будет о ней заботиться до самой российской столицы. Замечательный — потому что и пальцем к ней не прикоснулся, хотя она далеко не уродина. Много ли найдется мужчин, которые наедине с прехорошенькой восемнадцатилетней девицей не совершат покушения, тем более что девица — малость не в своем рассудке и ничего не разболтает?

Теперь главное было — молчать, молчать и еще раз молчать. Скрывать рассудок, показывать видимость бессловесного и безмозглого существа.

Добельн проехали, не останавливаясь, а в Митаву прибыли утром.

Эрика в конце концов задремала и даже видела какие-то невнятные сны. Проснулась она от прикосновения, открыла глаза — и едва не спросила:

— О мой Бог, где это я?

Ее разбудил Михаэль-Мишка. И сделал это очень разумно — прямо перед носом Эрика увидела большой пумперникель, чуть ли не на полфунта, и это был хороший пумперникель — ароматный и бугрящийся от замешанных в тесто лесных орехов.

Она приподнялась на локте. Михаэль-Мишка сразу убрал гостинец подальше. Тогда Эрика села, кутаясь в одеяло. Михаэль-Мишка встал и отступил к дверце дормеза, держа пумперникель перед собой. Эрика догадалась — это он пытался выманить подопечную из кареты без лишнего шума.

Балуясь, она попыталась выхватить из его руки лакомство, но Михаэль-Мишка был ловок. Дразня Эрику гостинчиком, он что-то крикнул по-русски, и дверца экипажа отворилась.