Наследница трех клинков - [5]

— О, да, да! Дядюшка, я тебе обо всем напишу!

— Молчи.

Он вошел в дом с черного хода и отыскал комнатку экономки. Фрау Минна не очень удивилась ночному визиту, а вот просьбе удивилась — на что хозяину женская рубаха и чепец впридачу? Но Гаккельн обещал купить ей новые, велел не выходить из комнатки до утра, взял вещи и вернулся к беседке. Потом он поспешил будить конюхов. Объяснив Герману, что от него требуется, Гаккельн вернулся в кабинет и вздохнул с облегчением — Михаэль-Мишка спал на диване. Гаккельн сел за стол и принялся за «Жиль Блаза…». Он прочитал вставную историю дона Помпейо де Кастро вплоть до женитьбы на племяннице магната Радзивилла, которая его порядком развлекла — курляндцы знали, кто такие гордые паны Радзивиллы и как нелегко иностранцу проникнуть в их род путем брака. Потом он просто глядел в окно, примечая, как понемножку светлеет небо. Наконец был подан условный знак — Герман трижды ухнул по-совиному. Это означало, что он уже у пруда и через несколько минут въедет в ворота. Оставалось благополучно выпроводить гостей и убедиться, что они уехали прямиком в сторону Митавы.

— Вставай, чертяка, — по-русски разбудил Михаэля-Мишку Гаккельн, тряся за плечо, и перешел на немецкий: — Мои люди нашли ее! Идем, идем!

Давний приятель сел на диване, протирая кулаками глаза.

— Господь надо мной сжалился! Вставай, Воротынский!

Втроем они вышли к воротам, где стоял почтенный дормез, целая комната на колесах. Там же были привязаны два оседланных коня. Рядом сидел на чурбане старый сторож Ганс, держа на коленях старый мушкетон — орудие не столько огнестрельное, сколько схожее с дубиной: если взять за ствол, то прикладом можно отбиться от тройки грабителей.

Увидев хозяина, Ганс встал и поклонился.

— Что же ты не подпускаешь их к дому? — спросил Гаккельн, подняв повыше фонарь и осветив двух всадников справа от дормеза. Перед одним на конской холке сидела девица в длинной рубахе. Ее лицо было наполовину закрыто съехавшим и покосившимся чепцом.

— Кто ее знает, что за девка, милостивый господин, — отвечал сторож. — Говорят, у болота поймали. А сами изволите знать, кто водится на болоте, особенно у нас…

— Давай ее сюда, Герман! — приказал Гаккельн.

Младший конюх Петер спешился и принял на руки девушку, сидевшую перед Германом. Ее бережно поставили на землю и подвели к Гаккельну.

— Вот, милостивый господин, — сказал Герман. — Уж не знаю, та девица или не та. От нее слова не добиться, бормочет, как малое дитя. Взяли на опушке — сидела в траве.

— Это она, — отвечал ему Гаккельн. — Молодцы, парни, вы заслужили награду.

— Да, наградить их надо, — Михаэль-Мишка полез за кошельком. — Ливонезы тут у вас имеют хождение?

— В корчме могут и не принять, но в Митаве их еще можно обменять на талеры и фердинги, — отвечал Гаккельн. — Хотя русских денег у нас не любят.

— Это мы уже заметили. Но у нас остались именно ливонезы — не везти же их обратно! И это не русские деньги — чеканили-то их для Лифляндии.

— Позволю напомнить, что мы сейчас — в Курляндии.

Михаэль-Мишка достал большую серебряную монету с профилем покойной государыни Елизаветы Петровны, дал Герману с Петером — одну на двоих, они поклонились.

— Ступайте, — велел им Гаккельн. — Ну, сажайте вашу добычу в дормез, и с Богом!

Михаэль-Мишка подошел к Эрике, которая стояла все это время с опущенной головой, приподнял ей подбородок и заглянул в лицо.

— Какая жалость, что девка убогая, — по-русски сказал он. — Ну да не наша печаль. Нам ее нужно доставить, куда приказано, — так, Карл Федорович? Ей-богу, жаль, ведь красотка…

Гаккельн пожал плечами — мало ли красоток. Но в глубине души порадовался — он и сам считал родственницу прехорошенькой.

— Ты, друг мой, непременно отпиши мне, как добрался до Санкт-Петербурга и довез девицу. Пиши в Добельн, я там часто бываю. И скажи — коли я соберусь в вашу столицу, можно ли пожить у тебя неделю-другую?

— Обижаешь ты меня, Карл Федорович! — воскликнул Михаэль-Мишка. — Вовеки не прощу, когда приедешь к нам и поселишься в трактире! Мой дом — к твоим услугам! Живу я за Казанским собором, дом окнами глядит на Екатерининский канал. Спроси там любого — всякий покажет дом купца Матвеева, в нем и квартирую. И вот что… коли тебя о девке будут спрашивать… Ты как-нибудь похитрее отвечай… Опекуны-то ее отдавать не больно хотели. Мое счастье, что она сама от них сбежать умудрилась. Ну, пора нам! Воротынский, поведешь моего Адониса в поводу, а я с девицей в дормезе поеду. Дура ведь и на ходу выскочить может. Ну, обними меня, старый чертяка!

Гаккельн и Михаэль-Мишка крепко обнялись. Затем Эрику подсадили в дормез, Михаэль-Мишка вскочил следом, дверца захлопнулась.

Постояв на дороге, пока не стих стук копыт, Гаккельн вернулся в дом. Время было такое, что и спать уже расхотелось, и вставать рано. Он опять сел за стол, зажег и вставил в подсвечник новую свечу, но читать не стал, а некоторое время глядел на портрет, висевший на противоположной стенке, словно бы мысленно с ним беседовал.

Сам Гаккельн уже утрачивал понемногу сходство с портретом — появились морщины и высокие залысины, соответствующие возрасту, да еще брови, волоски которых сделались толстыми и жесткими, поседели, пошли в рост и нависали бы над глазами, как бахрома, если бы не фрау Минна с маленькими ножницами. А вот в лице Эрики сходство виделось несомненное — те же волосы с легкой рыжинкой, те же широко расставленные темные глаза и вздернутый нос; настоящее фамильное сходство, с которым бессильно сладить время.