Наследница тамплиеров - [20]

Этот хоровод тронулся с места, закружил — Анюта, сама того не зная, воображаемым кругом и соответствующим ему движением ладони над монетами ввела себя в транс. Потом руки принялись растирать друг дружку. Между ладонями возник жар. И пальцы пустились в самостоятельное плаванье над монетами. Они сами, без подсказки головы, схватили столбик двухевриков и конус из других монет. Живое тепло ладоней и загадочное тепло денег должны были встретиться.

Голова была пуста. Левая рука, в которой еврики, повернулась ладонью вверх, несколько монет соскользнуло на стол. Правая выронила конус, он рассыпался, и правая подобрала большой старинный талер.

Монеты нельзя было выпускать на свободу, их следовало замкнуть в кулаки и довести их тепло до предела. Анюта стала бить кулаками об стол — все скорее, пока жар не стал опасным. Тогда она со стоном отбросила монеты.

Но ровно за полмига до того, как они улетели, Анюта пришла в себя и осознала движение кистей, при котором кулачки резко раскрываются и дают своей горячей добыче сильный толчок.

Почувствовала она также, когда попыталась встать, головокружение и сильное сердцебиение. Нужно было посидеть и успокоиться.

— Идем, — сказал дядя Боря. — Возьми у девочек какие-нибудь таблетки от головной боли и от давления, что ли. Нужно привести Анечку в порядок. И хвалить, хвалить!

Анюта все же имела какую-то хитрость. Этой хитрости хватило, чтобы соврать: в большой старинной монете есть что-то этакое, тепло, что ли, а в двухевриках — ничего особенного, и они были брошены на пол непонятно почему.

— Но ты же их взяла, Анечка? Взяла?

— Просто так, Борис Семенович. Они новенькие, блестящие… и вообще валюта…

— Ладно, возьми себе пару евриков на счастье, — позволил дядя Боря.

Анюту дважды просить не пришлось.

Дома она, повозившись с Феденькой и уложив сыночка, полезла в духовку — прибавить к четырнадцати монетам еще три. Пестрая листовка, в которую Анюта завернула столбик монет, сама собой в сковородке развернулась. Анюта выгребла деньги на кухонный стол, прибавила сегодняшнюю добычу и пересчитала. Получилось девятнадцать.

Анюта задумалась — как так? Самый простой ответ был — тогда Леся дала ей не четырнадцать монет, а шестнадцать. Очевидно, нужно было при встрече отдать Лесе два двухеврика. Анюта отложила их в сторонку и задумалась. Семнадцать монет — ни то ни се. А девятнадцать — это почти двадцать. И она решила — если Леся вспомнит, нужно будет отдать. Но если не вспомнит — промолчать. Потом раздобыть еще один двухеврик — получится двадцать монет, сорок евро. Это уже не хухры-мухры, это валюта!

Глава четвертая

Лео и Кречет сидели на палубе речного трамвайчика, поставленного на вечный прикол возле каменных ступеней, ведущих к реке. Это был дальний конец Октябрьской набережной, уже за Октябрьским мостом. Более двадцати лет назад речной трамвайчик преобразили в модный ресторан. Даже слишком модный — недели не проходило, чтобы там не палили почем зря и не сбрасывали посетителей в воду. Со временем страсти поутихли, появились другие кабаки, куда более комфортабельные. Летом на суденышке еще кое-как работала кафешка для тех, кто, невзирая на запреты властей, купался и загорал поблизости. Еще пустая набережная по вечерам привлекала байкеров. Они гоняли с невообразимой скоростью, потом пили пиво на палубе и были совершенно счастливы.

— Хорошее место, — одобрила Лео.

Ей не только место — Кречет тоже нравился. Прадед учил Лео быть свободной, а Кречет как раз и воплощал эту самую свободу: занимался интересным делом — охранными системами для дорогих автомобилей, гонял на классном байке по дорогам и на квадроцикле — по лесам и болотам; еще у него была коллекция варганов, на которых он исполнял непривычные для европейского уха мелодии; сам он по крови был невесть кем — скуластое лицо и раскосые синие глаза. Лет ему на вид было от тридцати пяти до сорока, сложение — достойное внимания самой придирчивой девушки, да еще отличный загар. А Лео незадолго до смерти прадеда рассталась с мужчиной, который мечтал запереть ее дома и научить жить по принципу трех «К» — «Kinder, Küche, Kirche».

— Пиво будешь? — спросил Кречет.

— Здешнее?

— Да, у нас своя пивоварня. У нее хорошие — «Старая пристань» и «Леший». А «Мельницу» не бери, «Мельница» у них уже вообще ни на что не похожа.

— Я бы что-нибудь съела.

— Только не здесь. Выпьем по кружке «Старой пристани», и я тебя повезу в более приличное место.

— Но сперва все обсудим.

— Ну, давай обсудим.

Лео помолчала, глядя на воду. Вечер был безветренный, вода — гладкая, как зеркало. Где-то поблизости звучала музыка — не попса, а что-то классическое, вроде симфонии. Хотелось просто смотреть на воду и на тот берег, поглядывая исподтишка на мускулистую руку Кречета, отдыхающую на фальшборте суденышка. Пахло настоящей вечерней свежестью — когда город угомонился и дневные запахи улетучились, хорошо сидеть на берегу и наслаждаться.

— Я хочу заниматься бизнесом в России, это решено, — сказала Лео. — Сам видишь, я говорю по-русски свободно. Мужчины нашего рода часто женились на русских эмигрантках.

— Так ты, чего доброго, графиня или княгиня?