Наследница Роксоланы - [105]

Но вообще некому смотреть.

– Мы будем стоять так, пока не высохнут твои слезы? – осторожно спрашивает Айше. Подруга не поделилась с ней причиной своей грусти.

Джанбал молчит. Смотрит на воды Золотого Рога. Это торный путь для больших кораблей и малых суденышек.

Вон скользит вдоль берега щегольски яркая галера, красуясь, словно наложница в богатом доме. Туго рокочет барабан, отмеряя ритм весельных взмахов. Здесь, в пределах столицы, на столь изящно-игрушечном судне, может, и вольнонаемные гребцы, но все равно неприятно смотреть на любую галеру: поневоле кажется, будто под флагом Псоглавца она.

Далеко тянется за галерой пенный след, как пыльный шлейф за всадником, в сушь скачущим галопом по немощеной дороге. Он даже растаять не успевает полностью: где-то вдали на него наступает меньшее судно, идущее под парусом. Да, поистине тесно кораблям в Золотом Роге, узки для них его просторы.

Лежит Золотой Рог в теснине облицованных камнем берегов, как изумрудное покрывало, по бокам отороченное белой бахромой пены. Сварливо кричат, ссорятся в воздухе чайки: им и жара не в жару.

– «Адсыз» высматриваешь, – понимающе кивает Айше. – Нет здесь его. Вон тот кораблик – вообще не шаик, а… Ой, забыла. Подскажи, ты же лучше в них разбираешься!

– Байда. – Это первое слово, которое произнесла Бал после того, как они вышли из усадьбы Яхьи-эфенди.

– Ну вот! – Айше украдкой переводит дух, довольная, что заставила названную сестру заговорить. – А я уж думала, ты язык свой дома оставила, прежде чем вытаскивать меня на жару. Мозги-то точно оставила…

– Дома… – странным голосом произносит Джанбал. – А где он, наш дом?

– Яхья-эфенди сказал, – Айше в недоумении оглядывается на утопающие в далекой зелени улицы Бешикташа, – что у него в усадьбе мы всегда…

– Да, он сказал. И не только это. А ты сама что скажешь? Хочешь этого? Желаешь провести тут всю свою жизнь? Кто для тебя в этой жизни главный человек?

– Яхья-эфенди в своей величайшей доброте простит, но не он, – перед ответом Айше не колебалась даже мгновения. – А кто именно – ты знаешь… Росла с ним вместе с первого дня своей жизни.

– Знаю. И для меня главный тот, кто был рядом с первого дня моей жизни… Только я все шестнадцать лет этого не понимала.

Она вдруг замолчала. Далекое суденышко уже не было таким далеким: вот-вот до него камнем можно будет добросить. Действительно не шаик, а байда, небольшая, верткая, совсем незнакомая… на парусном ходу… необычно высока у нее мачта, парус тоже широк более обыкновенного…

Тот, кто за парусом, совсем юн. А тот, кто сидит у кормила… Жаль, что он сидит: вот если встанет, тогда можно будет сказать что-то определенное… Но пока видно лишь, что ростом он много выше среднего.

И третий кто-то лежит в тени, под кормовым навесом: должно быть, хозяин этой ладьи. Не жарко ему под меховым покрывалом… Вот он, как видно, не в силах улежать, зашевелился, не скидывая это покрывало. Насторожился.

Насторожил уши: рысьи уши с кисточками! А покрывало он точно не скинет, он им всю жизнь покрыт – и этих жизней у него еще целых шесть в запасе…

– Помнишь, как ты хотела стать птицей, а стала рыбой? – уголком рта прошептала Бал.

– Да… – испугавшись перемене, происшедшей с подругой, Айше тоже понизила голос до шепота – и вдруг замерла: она тоже увидела рысь. Увидела, узнала, узнала всех – и сразу все поняла.

– Ну так вот: сейчас мы станем ими обеими. Сперва – птицами, а потом – рыбами. Готова?

– Да, – повторила Айше. Испуга в ее голосе теперь не было даже на маковое зернышко.

– На этот раз не одна за другой, а вместе, сестричка. Все будет хорошо. Тут вдвое выше, чем борт «Итбарака», – но тогда-то мы спрыгивали на твердое, а сейчас нам погрузиться в море, как в перину…

Айше ничего не ответила, только кивнула.

Они взялись за руки – и одновременно, разом, единым слитным движением перемахнули через парапет.

Море резко ударило по ступням, но это был лишь миг; а потом оно приняло Джанбал ласково и мягко, вправду как перина.

При прыжке с такой высоты она ушла под воду на глубину больше двух своих ростов. Качнулась вокруг зелено-синяя полумгла, качнулась прямо перед лицом крупная золотистая рыба – она тут же вильнула в сторону и исчезла. Качнулся на шее топазовый медальон, натянув цепочку. Джанбал прижала его рукой, самым краешком сознания удивившись, как мало вспоминала о камне острова Зебергед с того самого дня, как покинула их слеза моря, вместе с клинком устремившись в грудь шахзаде Баязида…

Айше, почти рядом, мощными и уверенными гребками устремилась к поверхности. Помогать ей вовсе не надо. Многому научилась названная сестра с того незапамятного, много жизней назад, дня, когда они, обреченная госпожа и ряженая служанка, нырнули в дворцовый бассейн, а вынырнули вольными людьми на вольной реке.

Сейчас Бал и Айше достигли поверхности одновременно. А на байде уже спущен парус, уже сделала она разворот, уже смотрят на них из-за борта двое мужчин, их джан, их душа, самые главные для них люди… И один зверь, тоже самый главный из всех зверей, с которыми они, сестры, имели дело в жизни.

Глубоко, в два человеческих роста под поверхностью моря, скользит в лазоревой воде золотая кефаль. Может быть, она при этом что-то говорит на своем рыбьем языке.