Наследие предков - [102]

Роскошный внедорожник Попкова подкатил к скамейке с приунывшим «хозяином».

— Ну что, Равильич, совсем тяжко? — протяжно и звонко начал вечно улыбающийся румяный Попков, напяливая фуражку. Всегда одетый с иголочки, с идеальной выправкой, гордо смотрящий вдаль подполковник вытащил из золотого портсигара и залихватски забросил в рот тонкую сигаретку.

— Узнал, кто в комиссии будет? — хмуро прошепелявил полковник.

— Не бзди, встретим в самом лучшем виде, хотя мой процентик с неучтенки надо бы уже давно пересмотреть.

— Да ты до нитки оберешь, Борюся!

— Ну что ж, хочешь на должности задержаться подольше — мы к вашим услугам, а на «нет», как говорится…

— С тобой, Борь, говно хорошо хлебать — ни капли не оставишь!

— Короче, к часу готовь все в лучшем виде, организация внеслужебных мероприятий будет за мной, — довольный собой подполковник прыгнул в новенький автомобиль и дал по газам.

Тем временем на производственном участке колонии кипела работа: выгнали даже всех хромых, больных и убогих для показа кипучей трудовой деятельности. Старый матерый сиделец, вор-рецидивист с пятнадцатью судимостями за плечами семидесятрехлетний дед Жора с погонялом Сверчок, главный старожил зоны, практически не бывавший на свободе, сидел возле котельной и удивлялся непривычной суете вокруг. За Сверчка арестанты говорили: «Дед всегда сидел, тянул срока с незапамятных времен». Деда Жору уже совсем не тянуло на свободу, потому как там жить он вконец разучился. В свою молодость Сверчок был медвежатником и раскурочил немереное количество государственных и частных сейфов, за что Советская власть его частенько прятала от социалистического общества за колючий забор. С годами же жизнь на воле стала практически невыносима для вора старой закалки. Этнические группировки со своими понятиями, спортсмены-беспредельщики и прочие атрибуты постперестроечной страны вызывали стойкую неприязнь у Сверчка. Единственным местом, где в своем большинстве общество хоть как-то чтило старые воровские понятия, оставались зоны. Тут дед Жора все знал, был уважаемым человеком, и хотя в воровских движняках уже давно не принимал активного участия, но тем не менее к нему часто обращались за советом по некоторым сложным вопросам зоновской жизни. Родни у него на воле не осталось: половина перемерла, другая часть Сверчка и знать не хотела. Поэтому редкие выходы на волю у него были крайне непродолжительны, и большую часть времени отсутствия в зоне дед Жора проводил, как правило, в СИЗО по новому делу. Маленький, сухонький и незаметный, Сверчок практически не покидал своей котельной, где большую часть времени проводил за чтением всех без разбора книг из тюремной библиотеки.

В то дождливое утро старый зэк листал синими от расплывшихся наколотых перстней пальцами какую-то новую книгу и вдруг боковым зрением заприметил, как в сторону одного из заброшенных ангаров прошмыгнул новый пассажир зоны с не самой хорошей репутацией, по кличке Боцман. Отношение к Боцману блатных было негативным, но его никто не трогал, а последние дни он с положенцем несколько раз встречался на нейтральной территории и о чем-то долго беседовал. Сверчок, в котором старость не смогла задушить природного любопытства и тяги к сбору всех возможных новостей и сведений, опасливо огляделся, положил потрепанную книгу на пенек и, пригнувшись, ринулся наперерез Боцману. Подойдя к обитой кровельным железом ржавой стене ангара, Сверчок отогнул известный одному ему лист и аккуратно забрался вовнутрь. Для ясности стоит отметить, что, несмотря на преклонный возраст и жизнь в условиях строгого режима, Сверчок сохранил прекрасное зрение, сам объясняя этот парадокс постоянной тренировкой в виде чтения книг при плохом освещении. В полутьме просторного ангара Сверчок разглядел вошедшего зэка, который опасливо озирался, а потом рухнул на пол, завыл и зарычал. Неожиданно все прекратилось и Боцман резко преобразился. У Сверчка создалось ощущение, что Колюня даже вырос на десяток сантиметров, хотя, может, просто выпрямился. Боцман отряхнул деревянный поддон от опилок и присел на него по-турецки, затем начал жутко реветь непонятные песнопения, очень напоминающие тибетское горловое пение. В металлическом ангаре эффект от издаваемых звуков вообще произвел демоническое впечатление на Сверчка, которому за более чем сорокапятилетний общий стаж отсидки такое видеть не приходилось. Когда же луч света попал на лицо сидящего зэка, Сверчок сильно пожалел, что годы не наградили его близорукостью — вместо человеческого лица у Боцмана оказалась ужасающая гримаса с залитыми кровью закатанными вверх глазами и жутким оскалом. Потом из глотки Боцмана послышались слова на непонятном языке, обращенные к невидимому собеседнику. Самым страшным было то, что на эти обращения кто-то быстро и отрывисто отвечал на том же языке. И хотя не все можно было разглядеть в дальнем темном углу, но акустика помещения позволила отчетливо все слышать, не понимая большинства фраз. Бедный Сверчок затрясся от ужаса и, будучи не в силах оторвать взгляда, продолжал наблюдать за мистической встречей Боцмана с гостем из пустоты. Когда же луч света попал на то место, куда смотрели залитые кровью глаза Боцмана, то в полутьме проступили неясные очертания шамана, стоящего на коленях перед ним, почтенно наклонившего голову и еле заметно шевелящего губами. Несколько фраз на русском Сверчку все же довелось услышать: это были обрывки фраз о побеге и о какой-то обещанной помощи, но кого и когда Сверчок не понял. Зловещий диалог прекратился через несколько минут.