Наслаждение («Il piacere», 1889) - [12]

Среди других основных руководств отец преподал ему следующее: «Необходимо созидать свою жизнь, как создается произведение искусства. Необходимо, чтобы жизнь образованного человека была его собственным творением. В этом все истинное превосходство».

Тот же отец внушал: «Необходимо во что бы то ни стало сохранять всю свою свободу; даже в опьянении. Вот правило образованного человека: — Habere, non haberi. — Обладать, не даваясь обладать».

Он же говорил: «Сожаление — пища праздных душ. Нужно прежде всего избегать сожаления, не переставая занимать душу все новыми ощущениями и новым вымыслом».

Но эти произвольные принципы, которые, благодаря своей двусмысленности, могли даже быть истолкованы в смысле высокого нравственного критерия, как раз падали на непроизвольную почву, т. е. в человека, волевая сила которого была чрезвычайно слаба.

И другие отцовские семена предательски возросли в душе Андреа: семена софизма. «Софизм» говорил этот неосторожный наставник «лежит в основе всякого наслаждения и всякого человеческого страдания. И изощрять и разнообразить софизмы, стало быть, — то же, что изощрять и приумножать свое собственное наслаждение или свое собственное страдание. Может быть мудрость жизни заключается в затемнении истины. Слово — глубокая вещь, в которой для образованного человека скрыты неисчерпаемые богатства. Греки, эти мастера слова, — воистину самые тонкие знатоки наслаждения в древности. Софисты главным образом процветают в век Перикла, в век веселья».

Подобные семена нашли благоприятную почву в нездоровом уме юноши. И ложь не столько по отношению к Другим, сколько по отношению к самому себе мало-помалу стала у Андреа столь плотно прилегающей к его сознанию одеждой, что он уже перестал быть вполне искренним и уже никогда не мог восстановить свободную власть над самим собою.

После преждевременной смерти отца, в двадцать один год, он оказался одиноким хозяином значительного состояния, оторванным от матери игралищем своих страстей и своих вкусов. Он провел пятнадцать месяцев в Англии.

Мать вышла вторично замуж за давнишнего любовника. А сам он поселился в Риме, предпочитая этот город другому, Рим составлял его великую любовь: не Рим Цезарей, но Рим Пап; не Рим арок, терм, форумов, но Рим вилл, фонтанов, церквей. Он отдал бы весь Колизей за виллу Медичи, Кампо Ваччино за Испанскую площадь, арку Тита за Фонтан с Черепахами. Княжеская роскошь рода Колонны, Дориа, Барберини привлекала его гораздо больше, нежели разрушенное величие императоров. И высшей его мечтою было владеть дворцом, увенчанным Микеланджело и расписанным Караччи, как например дворец Фарнезе; или галереей, полной Рафаэлей, Тицианов, Доменикино, как Боргезе; или виллой, как вилла Алессандро Альбани, где бы тенистые пальмы, восточный красный гранит, белый мрамор из Луни, греческие статуи, живопись Возрождения, само предание места окружали очарованием какую-нибудь горделивую любовь его. В доме своей кузины, маркизы Д'Аталета, в альбом светских признаний на вопрос: «Чем вы хотели бы быть?» он написал: «Римским князем».

Приехав в Рим в конце сентября 1884 года, он поселился во дворце Цуккари, возле церкви Св. Троицы, в этом восхитительном католическом уголке, где бег часов отмечается тенью обелиска Пия VI. Весь октябрь прошел в хлопотах по отделке; потом, когда квартира была убрана и готова, в новом доме он пережил несколько дней непреодолимой грусти. Было бабье лето, торжественная и тихая весна усопших, в которой утопал Рим, весь из золота, как город Дальнего Востока, — под каким-то молочным небом, прозрачным, как небо, отражающееся в южных морях.

Эта истома воздуха и света, в которых все предметы, казалось, как бы утрачивали свою действительность и становились нематериальными, наводила на юношу бесконечное уныние, невыразимое чувство безотрадности, недовольства, одиночества, пустоты, тоски. Смутный недуг мог происходить и от перемены климата, привычек, образа жизни. Душа претворяет неясные ощущения организма в психические явления, подобно тому, как сновидение претворяет, сообразно со своею природой, переживания сна.

Без сомнения, он теперь вступал в новую полосу жизни. Найдет ли он наконец женщину или деятельность, которые могли бы овладеть его сердцем и стать его целью? У него не было ни сознания своей силы, ни предчувствия победы или счастья. Весь проникнутый и насыщенный искусством, он еще не создал ничего мало-мальски заветного? Полный жажды любви и наслаждений, он еще ни разу не любил вполне и ни разу не наслаждался чистосердечно. Мучительно одержимый Идеалом, он еще не носил в глубине своих мыслей достаточно определенного образа его. Ненавидя страдание по своей природе и воспитанию, он был уязвим со всех сторон, отовсюду доступен страданию.

В этом брожении противоположных наклонностей он утратил всю свою волю и всю нравственность. Воля, отрекаясь, уступила скипетр инстинктам; эстетическое чувство заменило чувство нравственное. Но это же в высшей степени тонкое, могущественное и вечно деятельное эстетическое чувство поддерживало в его душе известное равновесие; так что можно было сказать, что его жизнь проходила в постоянной борьбе противоположных сил, замкнутых в пределах известного равновесия. Люди, мысли, воспитанные в культе Красоты, всегда, даже при крайней извращенности, сохраняют известную порядочность. Понятие Красоты есть, так сказать, ось внутреннего существо их, к которой тяготеют все их страсти.