Нашла коса на камень - [12]

Но тѣмъ не менѣе у Джильяны съ опекуномъ по прежнему происходятъ стычки, поводомъ къ которымъ всего чаще служитъ стремленіе молодой особы къ эксцентрическимъ выходкамъ; ей ничего не стоитъ во время своихъ благотворительныхъ прогулокъ по городу сѣсть въ омнибусъ, проѣхаться на дешевомъ пароходикѣ, добровольно подвергаться, въ простотѣ сердечной, непріятностямъ и опасностямъ, тогда какъ Бернетъ, болѣе ея искушенный опытомъ житейскимъ, всѣми силами старается заставятъ ее подчиниться принятымъ въ свѣтѣ обычаямъ. Отсюда — столкновенія. Впрочемъ, не изъ-за однѣхъ эксцентричностей молодой дѣвушки возникаютъ они. Въ теченіе настоящаго сезона м-ссъ Латимеръ было сдѣлано нѣсколько предложеній, на которыя она отвѣчала отказомъ; особенно надоѣдаетъ ей своими непрошенными воздыханіями нѣкій вѣчно-ноющій поэтъ-живописецъ, мистеръ Чаллонеръ, картины котораго такъ же плохи, какъ стихотворенія его безцвѣтны. Всѣ эти катастрофы Бернетъ приписываетъ ей одной, и она, въ глубинѣ души, съ прискорбіемъ сознаетъ, что суровый опекунъ считаетъ ее кокеткой.

Открытіе это стоило ей горькихъ слезъ. Часто, въ ночной тиши, допытываетъ она себя: не руководилась ли она желаніемъ заставить другихъ испытать муки отвергнутой любви, — муки, ей знакомыя. Джильяну настигла Немезида. Она сложила свое гордое сердце къ ногамъ человѣка, къ которому, какихъ нибудь пять мѣсяцевъ тому назадъ, относилась съ полнымъ презрѣніемъ. Она изучила его хорошія качества, а слабости его знаетъ лучше своихъ собственныхъ. Ежедневно была она свидѣтельницей его энергіи, его разумной, великодушной любви къ людямъ, терпѣнія, съ какимъ онъ относился ко всѣмъ чудачествамъ, фантазіямъ и несноснымъ привычкамъ своей далеко не симпатичной сестры, въ особенности же къ ея своеобразной благотворительности, благодаря которой вокругъ нея постоянно толпится цѣлая армія обманщиковъ.

Джильянѣ въ этотъ періодъ ея жизни суждено было извѣдать и муки ревности; такъ, на большомъ литературно-музыкальномъ вечерѣ у Тарльтоновъ она все время слѣдитъ за оживленнымъ разговоромъ Бернета съ Софьей, и, узнавъ отъ послѣдней, что докторъ обѣщалъ ей завтра показать свою больницу во всѣхъ подробностяхъ, такъ какъ она этимъ дѣломъ очень интересуется, тутъ же, въ видѣ мести, принимаетъ приглашеніе Чаллонера, только-что тщетно ее умолявшаго посѣтить его студію, куда обѣщали прибыть старушка мистриссъ Тарльтонъ съ младшей дочерью.

— Такъ рѣшено, — говоритъ Джильяна своему поклоннику, — завтра, въ пять часовъ.

На слѣдующее утро дѣвицы Тарльтонъ являются завтракать къ Бернетамъ; по окончаніи трапезы, докторъ съ Софьей отправляются въ больницу, а Анна Тарльтонъ — домой за матерью, чтобъ ѣхать въ студію Чаллонера, куда, къ назначенному часу, должна пріѣхать и Джнльяна. Къ величайшей досадѣ послѣдней, она не находитъ въ мастерской никого, кромѣ хозяина, который усердно показываетъ ей свои рѣдкости и въ особенности хвастаетъ картинами, на которыхъ, въ различныхъ позахъ, изображена все; одна и та же женщина съ зеленовато-блѣднымъ лицомъ. Эти уроды носятъ имена всѣхъ богинь и красавицъ Греціи. Къ положительному ужасу Джильяны, владѣлецъ всѣхъ этихъ сокровищъ, среди какой-то патетической тирада, опускается передъ нею на колѣни, и въ эту самую минуту въ дверяхъ показывается Бернетъ, ошибкой попавшій въ одну студію, вмѣсто другой. Онъ совершенно пораженъ при видѣ этой картины. Джильяна выражаетъ намѣреніе сейчасъ же вернуться домой, Бернетъ молча сажаетъ ее въ экипажъ, ѣдетъ за ней, и у нихъ происходитъ бурное объясненіе, такое бурное, что его положительно можно назвать ссорой. Онъ обвиняетъ ее въ полнѣйшемъ неумѣніи держать себя; она отвѣчаетъ рѣзко, почти дерзко, словомъ — струны натянуты до послѣдней возможности.

Анна Тарльтонъ, явившаяся на слѣдующее утро съ извиненіями и объясненіями къ Джидьянѣ, застаетъ ее лежащей на кушеткѣ въ гостиной, она совсѣмъ больна, совершенно на себя непохожа. Посѣтительница своей болтовней о сестрѣ и Бернетѣ приводитъ ее еще въ худшее настроеніе. Сегодня день, въ который Джильяна обыкновенно посѣщаетъ больницу; никогда не отправлялась она туда съ большей неохотой, тѣмъ не менѣе ѣхать надо, и она садится въ коляску, наполненную цвѣтами для больныхъ. Всю дорогу она сидитъ откинувшись на подушки коляски, съ тоской и досадой глядя передъ собой. Только когда темная масса больницы возстаетъ передъ ней, начинаетъ она пробуждаться изъ апатіи.

А между тѣмъ, когда, минуты двѣ спустя, она проходить по длиннымъ палатамъ, въ высокія окна которыхъ свободно врывается майскій вѣтерокъ, съ руками полными розъ, въ дружескомъ разговорѣ съ одной изъ старшихъ сестеръ милосердія, — никто бы не сказалъ, чтобъ душа, обитающая въ этомъ цвѣтущемъ тѣлѣ, могла сильно страдать.

Не останавливаясь, проходитъ она въ палату, гдѣ кроватки, драпированныя бѣлымъ съ розовымъ, и вѣчно галлопирующая деревянная лошадь возвѣщаютъ всѣмъ и каждому, что здѣсь дѣтское отдѣленіе. Смирно и тихо лежатъ они. Не слышно ни плача, ни стоновъ, хотя тутъ есть и неизлѣчимыя. Одинъ мальчикъ, правда, лежитъ на спинѣ, съ полузакрытыми глазами, тяжело дыша. Ему только шесть лѣтъ. Родители отдали его акробатамъ, которые всячески ломали и коверкали его бѣдное тѣльце, пока болѣзнь и близость милосердой смерти не освободили его отъ нихъ.