Наши за границей - [84]

— За ламъ, мадамъ, люблю, за вотръ ламъ. За хорошую, теплую душу. Пуръ вотръ бьянъ ламъ.

Француженка поняла, протянула рѵкѵ и, крѣпко пожавъ ее, сказала:

— Мерси, монсье… Благодарю… Voilà je ше souviens encore de quelques mots russes.

Николай Ивановичъ хотѣлъ налить изъ бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это замѣтила и сказала:

— Это была моя бутылка, монсье… C'est de moi, c'est pour les voyageurs russes que j'adore, но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.

— Этой бутылкой она насъ угощаетъ, — перевела мужу Глафира Семеновна. — Вотъ какая! Заграницей насъ еще никто не угощалъ, — прибавила она и гостепріимство толстой француженки нѣсколько расположило ее въ пользу француженки. — Мерси, мадамъ, — поблагодарила ее Глафира Семеновна. — Хоть ужъ и не хочется мнѣ, чтобы ты еще пилъ, но надо отвѣтить ей тоже бутылкой за ея угощеніе.

— Непремѣнно, непремѣнно, — заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ въ свою очередь, француженку, воскликнулъ: — Шампанскаго бутылку! Шампань, мадамъ…

Шампанскаго въ винной лавкѣ не нашлось, но толстая француженка тотчасъ-же поспѣшила послать за нимъ прислуживавшую въ ея лавкѣ дѣвушку, и бутылка явилась. Толстая француженка сама откупорила бутылку и стала разливать въ стаканы.

— За здоровье франдузовъ! Пуръ ле франсэ, — возгласилъ Николай Ивановичъ.

— Vive la France! Vive les Franèais! — отвѣтила француженка, вставъ со стула, распрямилась во весь ростъ и эффектно, геройски, по театральному поднимая бокалъ.

На возгласъ «vive la France» отозвались и французы безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже гаркнули: «vive la France». Николай Ивановичъ тотчасъ-же потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и французамъ, отрекомендовавшись русскимъ. Французы приняли предложеніе и уже заорали «vive la Russie». Всѣ соединились, присѣвъ къ столу. Дожидавшійся на улицѣ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчикъ, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ винную лавку. Николай Ивановнчъ спросилъ и для него стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.

— Де бутель, де! Двѣ бутылки! — командовалъ опъ прислуживающей дѣвушкѣ.

Глафира Семеновна дергала за рукавъ мужа.

— Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стаканъ извозчику. Я все равно пить не буду, — говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.

— Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьютъ за русскихъ, пьютъ за французовъ, такъ неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня въ другомъ мѣстѣ, гдѣ хочешь, и я послушаюсь, a здѣсь нельзя! — отвѣчалъ онъ.

Когда появились еще двѣ бутылки шампанскаго, извозчикъ тоже подсѣлъ къ супругамъ. Онъ что-то старался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упоминая слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Баволе оживлялась все болѣе и болѣе. Сначала она спорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ какимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора Луи-Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, обратясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербургѣ и кончила тѣмъ, что, взявъ стаканъ въ руки и отойдя на средину лавки, запѣла разбитымъ, сиплымъ, переходящимъ въ басъ контральто извѣстную шансонетку: «Ah, que j'aime Jes militaires». Пѣніе было безобразное, мадамъ Баволе поминутно откашливалась въ руку, но тѣмъ не менѣе Николай Ивановичъ и вся мужская публика приходили въ восторгъ.

— Браво! Браво! — кричалъ послѣ каждаго куплета Николай Ивановичъ, неистово апплодируя.

Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ѣхать домой, но онъ не внималъ, и, видя, что двѣ принесенныя бутылки были уже пусты, стукалъ ими по мраморному столу и отдавалъ приказъ:

— Анкоръ шампань! Анкоръ де бутыль! За фраяцузовъ всегда радъ выпить!

LXVIII

Пиръ, устроенный Николаемъ Ивановичемъ въ винной лавкѣ толстой мадамъ Баволе, разгорался все болѣе и болѣе. Было уже выпито восемь бутылокъ шампанскаго, на столѣ стояла уже плетеная корзинка съ крупными грушами и виноградомъ. Общество, состоявшее изъ супруговъ, самой мадамъ Баволе, двухъ французовъ безъ сюртуковъ и извозчика, оживлялось все болѣе и болѣе. Исключеніе представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ѣхать домой, но онъ не внималъ. Какъ это всегда бываетъ у людей, разгоряченныхъ виномъ, всѣ говорили вдругъ и никто никого не слушалъ. Русскій говоръ Николая Ивановича рѣзко выдѣлялся среди французской рѣчи другихъ собесѣдниковъ. Его никто не понималъ, но онъ думалъ, что его понимаютъ. Съ французами у него шли рукопожатія, похлопыванія другъ друга по плечу; одинъ изъ французовъ безъ сюртука, поминутно упоминая объ Эльзасъ-Лотарингіи, даже поцѣловался съ нимъ. Пили за русскихъ, пили отдѣльно за казаковъ и почему-то за саперовъ. Послѣдній тостъ былъ предложенъ самой мадамъ Баволе, послѣ чего она опять удалилась на средину лавки и, вставъ въ театральную позу, пропѣла вторую шансонетку, на этотъ разъ въ честь саперовъ: «Rien n'est sacré pour un sapeur».

Опять крики «браво», опять апплодисменты, хотя пѣніе было ниже всякой посредственности. Изрядная порція выпитаго вина окончательно лишила толстую мадамъ Баволе голоса. Апплодисментами этими, однако, она, очевидно, очень дорожила. Они ей пріятно напоминали ея театральное прошлое. Какъ старая кавалерійская лошадь, заслыша маршевые звуки трубы и барабана, даже въ водовозкѣ начинаетъ ступать въ тактъ и по ученому перебирать ногами, такъ и мадамъ Баволе при апплодисментахъ величественно выпрямлялась, прикладывая руку къ сердцу; и раскланивалась. Разъ она даже по старой театральной привычкѣ послала неистово апплодировавшему Николаю Ивановичу летучій поцѣлуй, прибавивъ: «pour mon bon russe». Глафара Семеновна ревниво вспыхнула и заговорила: