Наши за границей - [83]

— Немного-же вы знаете, мадамъ, по-русски. Пе рюссъ, пе, пе.

— Oui, oui, monsieur. A présent j'ai oublié… Mais votre madame vous traduit [31]… Et troïka! Ахъ, xnj за прелесть эта тройка! Troïka, iamtschik — c'est ravissant.

— Глаша! Да что она такое разсказываетъ?

Глафира Семеновна, какъ могла, перевела мужу.

— Ахъ, такъ она актриса! То-то она о Егаревѣ и о Демидовомъ садѣ упоминаетъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Очень пріятно, мадамъ, — протянулъ онъ толстой женщинѣ руку. — Какъ «пріятно» по-французски? — обратился онъ къ женѣ.

— Шарманъ.

— Шарманъ, шарманъ, мадамъ, что вы актриса.

Толстая женщина оживилась и въ свою очередь потрясла его руку.

— Да, я была артистка… И какая артистка. Меня засыпали цвѣтами! — продолжала она по-французски и прибавила, понизивъ тонъ:- A вотъ теперь приходится быть въ такой обстановкѣ. Вотъ я держу бюветъ, un petit cabaret… Эго мой бюветъ… Онъ мнѣ принадлежитъ, и я, слава Богу, довольна.

— Песъ ее знаетъ, что она бормочетъ! Ну, да наплевать! — махнулъ рукой Николай Ивановичъ, и сказалъ:- Мадамъ! Ву — артистъ, a му — маршандъ… Бювонъ!

— Qu'est ce que vous voulez prendre, monsieur?

— Венъ ружъ и на закуску виноградъ. Резань, резань… Но бьянъ венъ…

— Du bon vin? Il faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie! — обратилась толстая женщина къ дѣвушкѣ; и, передавъ ей большой ключъ, стала ей говорить что-то по-французски.- Tout de suite, monsieur… Vons recevez, — кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаніямъ о русскихъ и Петербургѣ, вставляя русскія слова въ вродѣ «Gostinoï dvor, pirogue russe, kvasse, sterliat, tschelovek, kosak».

Черезъ пять минутъ дѣвушка принесла откуда-то бутылку вина и поставила ее на столъ вмѣстѣ съ стаканами.

— Voyons, monsieur, c'est quelque chose d'extraordinaire… — проговорила толстая женщина, щелкнувъ пальцами по бутылкѣ, и принялась разливать вино въ стаканы.

LXVII

Мадамъ Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведеніе, гдѣ сидѣли супруги, была винная лавка), оказалась изряднымъ питухомъ. Разливъ вино въ стаканы, она хриплымъ контральто воскликнула:

— Ah, que j'aime les russes! Ah, que je sui? bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire à la russe [32]. Tvoe zdorovie, douchinka! — произнесла, наконецъ, она три русскія слова, чокнулась съ супругами, залпомъ выпивъ стаканъ, опрокинула его себѣ на голову, звякнувъ имъ о гребенку.

— Ой, баба! Вотъ пьетъ-то! — невольно выговорила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хозяйку. — Да это халда какая-то.

— Оставь, погоди… Все-таки человѣкъ она бывалый въ Россіи… Пріятно… Видишь, какъ хвалитъ русскихъ, — перебилъ жену Николай Ивановичъ и тоже осушилъ свой стаканъ.

Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось отъ взора хозяйки винной лавки.

— О, нѣтъ, мадамъ… Такъ невозможно. Такъ русскіе не пьютъ. Надо пить до-суха, — заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стаканъ до конца.

Глафира Семеновна отнѣкивалась. Хозяйка приставала. За жену вступился Николай Ивановичъ.

— Какъ голова по-французски? — спросилъ онъ ее.

— Ля тетъ.

— Она маладъ. У ней маладъ ля тетъ, — обратился онъ къ француженкѣ, показывая рукой на женину голову.

— Mais c'est du bon vin, madame, que je vous donne. Отъ этого вина никогда не будетъ болѣть голова. Вы знаете monsieur Petrchivsky à Pétersbourg? Je crois qu'il est colonel à présent. Ахъ, какъ мы съ нимъ хорошо веселились въ Петербургѣ! Вотъ былъ веселый человѣкъ и любилъ выпить. Et môme très riche… Beaucoup d'argent… много деньги…

Тараторя безъ умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французскіе рестораны Петербурга.

— Невскій… Грандъ Морская… Ресторанъ Борель… Самаркандъ… Я думаю, что теперь всѣ эти улицы и рестораны въ Петербургѣ еще лучше, чѣмъ они были прежде. N'est-ce pas, monsieur? А Нева? Нева? C'est un fleuve ravissant.

Супруги кое какъ понимали француженку, кое-какъ удовлетворяли ея любопытству, ломая французскій языкъ, прибавляя къ нему русскихъ словъ и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позѣвывала. Ей не нравилось сообщество черезчуръ развязной эксъ-пѣвицы.

Эксъ-пѣвица разсказывала между тѣмъ по-французски:

— Всѣ мои товарищи по сценѣ имѣютъ теперь капиталъ, а у меня, у меня по моей добротѣ остались только крохи, на которыя я и открыла вотъ этотъ бюветъ… Да, монсье, я жила хорошо, но потеря голоса, потеря фигуры (она указала на свою толщину) et les circonstances…

Она не договорила, махнула рукой и прибавила:

— Et à présent je suis une pauvre veuve — et rien de plus…

— Вдова она, вдова… — перевела мужу Глафира Семеновна, ухватившись за слова, которыя поняла. — Говоритъ, что бѣдная вдова.

— Вдова? Вотъ откровенная! Всю жизнь свою разсказала, — сказалъ Николай Ивановичъ и тутъ же фамильярно хлопнулъ француженку по плечу, прибавивъ: — Люблю мадамъ за откровенность. Глаша! Какъ откровенность по- французски? Переведи!

— Не знаю.

— Экая какая! Ничего не знаешь. За душу, мадамъ, люблю, за душу. Ву компренэ? Нонъ? Какъ, по крайней мѣрѣ, Глаша, душа-то по-французски?

— Душа — ламъ.