Наши за границей - [8]

— Какъ-же я могу утереться платкомъ, ежели у меня въ носовомъ платкѣ котлеты! Вѣдь весь платокъ у меня въ подливкѣ. Самъ-же ты въ Кенигсбергѣ на станціи въ мой носовой платокъ котлеты съ двухъ тарелокъ вывалилъ, — отвѣчала жена.

— Вынь изъ саквояжа чистый платокъ. Не хорошо въ слезахъ. Вонъ нѣмецъ смотритъ.

— Да вѣдь саквояжи-то въ томъ поѣздѣ остались.

— Тьфу!.. И то… Совсѣмъ спутался. Вотъ наказаніе-то! Ну, возьми мой платокъ и вытрись моимъ платкомъ.

— Лучше-же я кончикомъ отъ своего платка. Кончикъ не замаранъ.

Глафира Семеновна поднесла платокъ съ котлетами къ глазамъ и кончикомъ его кое-какъ вытерла слезы. Николай Ивановичъ увидалъ котлеты и сказалъ:

— Давай-же съѣдимъ по котлеткѣ-то… Ѣсть смерть хочется…

— Съѣдимъ, — прошептала Глафира Семеновна, раскрывая платокъ. — Вотъ тутъ и протертый картофель есть… Только хлѣба нѣтъ. Хлѣба забыла взять.

Супруги принялись ѣсть котлеты. Вошелъ кондукторъ визировать билеты, увидалъ у супруговъ не тѣ билеты, заговорилъ что-то по-нѣмецки и наконецъ, возвыся голосъ, раскричался.

— Weg, weg! Sіе müssen bald umsteigen und die Strase zahten, — кричалъ онъ.

— Про штрафъ говоритъ. Штрафъ возьмутъ, — пробормоталъ Николай Ивановичъ женѣ и, обратясь къ кондуктору, спросилъ:- Да геенъ-то все-таки можно? Изъ вагона-то можно геенъ?.. Выпустятъ насъ на станціи?

— Канъ манъ на станціи веггеенъ? — поправила мужа жена.

— О, ja, ja… Sald wird die Station und Sie müssen sort.

— Что онъ говоритъ? — интересовался Николай Ивановичъ.

— Говоритъ, что сейчасъ будетъ станція и насъ высадятъ.

— Ну, слава тебѣ Господи!

Поѣздъ уменьшалъ ходъ и наконецъ остановился. Супруги не вышли, а выскочили изъ вагона, словно изъ тюрьмы. Кондукторъ сдалъ ихъ начальнику станціи, свистнулъ, вскочилъ на подножку вагона и поѣздъ опять помчался.

VI

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли передъ начальникомъ станціи, совали ему свои билеты и ждали надъ собой суда.

— Вотъ, херъ начальникъ станціи, ѣхали мы въ Берлинъ, попали чортъ знаетъ куда, — говорилъ Николай Ивановичъ, стараясь быть какъ можно учтивѣе, и даже приподнялъ шляпу.

Начальникъ станціи, длинный и тощій, какъ хлыстъ, нѣмецъ въ красной фуражкѣ и съ сигарой въ зубахъ, сдѣлалъ ему въ отвѣтъ на поклонъ подъ козырекъ, и, не выпуская изъ зубовъ сигары, глубокомысленно сталъ разсматривать сунутую ему книжку билетовъ прямого сообщенія до Парижа.

— Бите, загензи, васъ махенъ? Васъ махенъ? — спрашивала въ свою очередь Глафира Семеновна.

— Ага! — заговорила по-нѣмецки! Заставила нужда калачи ѣсть! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, съ какимъ-то злорадствомъ подмигивая женѣ.

— Заговорила потому, что обыкновенныя комнатныя слова потребовались. Комнатныя слова я отлично знаю. Васъ махенъ? Васъ махенъ? — повторяла она передъ начальникомъ станціи.

Тотъ понялъ вопросъ, важно поднялъ голову и заговорилъ по-нѣмецки. Говорилъ онъ съ толкомъ, съ разстановкой, наставительно, часто упоминалъ Кенигсбергъ, Берлинъ, Диршау, слово «Schnellzug» и сопровождалъ все это пояснительными жестами. Глафира Семеновна, морщась отъ табачнаго дыма, который онъ пускалъ ей прямо въ лицо, внимательно слушала, стараясь не проронить ни слова.

— Поняла? — спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Да конечно же, поняла. Слова самыя обыкновенныя. Штрафъ, купить билеты и ѣхать обратно въ этотъ проклятый Кенигсбергъ.

— А когда, когда поѣздъ-то въ Кенигсбергъ пойдетъ? Спроси его по-нѣмецки. Вѣдь можешь.

— Ви филь уръ поѣздъ имъ Кенигсбергъ?

— Nach zwei Stunden, Madame.

— Что онъ говоритъ?

— Не понимаю. Ви филь уръ? Уръ, уръ?.. — твердила она и показывала на часы.

— Um zehn Ubr, nach zwei Stunden.

Начальникъ станціи вынулъ свои карманные часы и показалъ на цифру 10.

— Черезъ два часа можно ѣхать? Отлично. Бери, мусью, штрафъ и отпусти скорѣй душу на покаяніе! — воскликнулъ радостно Николай Ивановичъ, опустилъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда нѣсколько золотыхъ монетъ и серебряныхъ марокъ и протянулъ ихъ на ладони начальнику станціи. — Бери, бери… Отбирай самъ, сколько слѣдуетъ, и давай намъ билеты до Кенигсберга. Сколько нѣмецкихъ полтинъ надо — столько и бери.

— Немензи, немензи штрафъ ундъ фюръ билетъ, фюръ цвей билетъ, — подтвердила жена. — Виръ висенъ нихтъ вашъ гельдъ. Немензи…

Начальникъ станціи осклабилъ свое серьезное лицо въ улыбку и, отсчитавъ себѣ нѣсколько марокъ, прибавилъ:

— Hier ist Wartezimmer mit Spiesesaal, wo Sie fönnen essen und trinsen…

— Тринкенъ? — еще радостнѣе воскликнулъ Николай Ивановичъ и схватилъ начальника станціи подъ руку. — Мосье! Пойдемъ вмѣстѣ тринкенъ. Биръ тринкенъ, шнапсъ тринкенъ. Комензи тринкенъ. Биръ тринкенъ… Хоть вы и нѣмецъ, а все-таки выпьемъ вмѣстѣ. Съ радости выпьемъ. Давно я тринкенъ дожидаюсь. Пойдемъ, пойдемъ. Нечего упираться-то… Коммензи, — тащилъ онъ его въ буфетъ.

Черезъ пять минутъ начальникъ станціи и супруги сидѣли за столомъ въ буфетѣ.

— Шнапсъ! Биръ… Живо! — командовалъ Николай Ивановичъ кельнеру.

— Бифштексъ! Котлету! — приказывала Глафира Семеновна. — Тэ… кафе… Бутерброды… Да побольше бутербродовъ. Филь бутербродовъ…

Столъ уставился яствами и питіями. Появился кюмель, появилось пиво, появились бутерброды съ сыромъ и ветчиной, кофе со сливками. Начальникъ станціи сидѣлъ, какъ аршинъ проглотивши, не измѣняя серьезнаго выраженія лица, и, выпивъ кюмелю, потягивалъ изъ кружки пиво.