Наши за границей - [63]

— Qu'est-ce que vous faites là? Ne faites pas de bêtises.

— Fermé, monsieur, fermé…- послышалось со всѣхъ сторонъ.

— Знаю, что фермэ, да пуркуа фермэ?

— On ouvre toujours à huit heures et quart. Il faut attendre… — отвѣчалъ городовой.

— Въ восемь съ четвертью отворяютъ, — перевела Глафира Семеновна.

— Какъ въ восемь съ четвертью?! На афишѣ сказано, что представленіе въ восемь часовъ, a отворяютъ въ восемь съ четвертью! Мудрено что-то.

— Городовой говоритъ. Я съ его словъ тебѣ отвѣчаю. Но странное дѣло, что y подъѣзда жандармовъ нѣтъ и всего только одинъ городовой стоитъ.

Пришлось дожидаться на улицѣ, что было очень непріятно, такъ какъ пошелъ дождь, a Глафира Семеновна была въ нарядномъ шелковомъ платьѣ, въ свѣтлыхъ перчаткахъ, въ хорошей ажурной шляпкѣ съ цвѣтами. Николай Ивановичъ раскрылъ надъ ней зонтикъ и бранился.

— Вотъ безобразіе-то! Пріѣхали за четверть часа до представленія, a еще и въ театръ не пускаютъ, — говорилъ онъ и прибавилъ:- Да нѣтъ-ли тутъ какого-нибудь другого подъѣзда? Можетъ быть, это подъѣздъ для галлереи, для дешевыхъ мѣстъ? Глаша, ты-бы спросила у городового.

— Пе тетръ иль я энъ отръ портъ? — обратилась Глафира Семеновна къ городовому, но получила отрицательный отвѣтъ и передала объ этомъ мужу.

— Странно, что даже на извозчикахъ никто не подъѣзжаетъ, — продолжалъ удивляться Николай Ивановичъ.

Публика, являющаяся пѣшкомъ и подъ зонтиками, все прибывала и прибывала. Мужчины являлись съ засученными снизу у щиколокъ ногъ брюками. Тѣ, которые явились къ театру до дождя, принялись также засучивать брюки. Всѣ старались стать подъ небольшой навѣсъ подъѣзда, а потому тѣснота усиливалась.

— Береги брилліантовую брошку, Глаша, а то какъ-бы не слизнули, — замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ.

Стоящій около него пожилой человѣкъ въ черной поярковой шляпѣ и съ маленькими бакенбардами петербургскихъ чиновниковъ улыбнулся на эти слови и проговорилъ по-русски:

— Посовѣтуйте также вашей супругѣ и карманы беречь. Здѣсь въ Парижѣ множество карманниковъ.

— Батюшки! Вы русскій? — радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Очень пріятно, очень пріятно. Глаша, русскій… Представьте, у меня даже сердце чуяло, что вы русскій.

— Можетъ быть, потому что курю русскую папиросу фабрики Богданова съ изображеніемъ орла на мундштукѣ? — спросилъ бакенбардистъ, показывая папиросу.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ… Я не только что орла, я даже и папиросы-то у васъ не замѣтилъ. Просто лицо ваше мнѣ почему-то показалось русскимъ. Знаете… эдакій обликъ… Позвольте отрекомендоваться. Николай Ивановъ Ивановъ, петербургскій купецъ, а это жена моя. Господи, какъ пріятно съ русскимъ человѣкомъ заграницей встрѣтиться!

И Николай Ивановичъ, схвативъ бакенбардиста за руку, радостно потрясъ ее. Тотъ въ свою очередь отрекомендовался.

— Коллежскій совѣтникъ Сергѣй Степановичъ Передрягинъ, — произнесъ онъ.

— Вотъ, вотъ… Лицо-то мнѣ ваше именно и показалось коллежскимъ. Знаете, такой видъ основательный и солидный. Вѣдь здѣсь французы — что! Мелочь, народъ безъ всякой солидности. А ужъ порядки нихъ, такъ это чортъ знаетъ, что такое! Вотъ хоть то, что въ восемь часовъ назначено представленіе въ театрѣ, а еще театръ не отворенъ и даже подъѣздъ не освѣщенъ, хотя теперь уже безъ пяти минутъ восемь.

— Да, да!.. Это у нихъ вездѣ такъ. Такой обычай, что отворяютъ только передъ самымъ началомъ представленія. Газъ берегутъ, — отвѣчалъ бакенбардистъ.

— Да вѣдь ужъ теперь передъ самымъ представленіемъ и есть! Скоро восемь.

— Объявляютъ въ восемь, а начинаютъ около половины девятаго.

— Какъ! Еще полчаса ждать? Да вѣдь у меня жена вся промокнетъ. Она, вонъ во все лучшее вырядилась.

— Напрасно. Здѣсь въ театрахъ не щеголяютъ нарядами. Чѣмъ проще, тѣмъ лучше.

— Такъ гдѣ-же щеголяютъ-то?

— Да какъ вамъ сказать… Ну, на скачкахъ… Пожалуй, и въ театрѣ, но только въ театрѣ Большой Оперы.

Въ это время блеснулъ яркій свѣтъ и освѣтились электрическіе фонари у подъѣзда.

— Ну, слава Богу… — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Пожалуй, скоро и въ театръ впустятъ.

— Да, теперь минутъ черезъ десять впустятъ. Здѣсь нужно пріѣзжать непремѣнно къ самому началу, даже еще нѣсколько минутъ опоздать противъ назначеннаго часа — вотъ тогда будетъ въ самый разъ. Я ужъ это испыталъ. Но сегодня обѣдалъ въ ресторанѣ на выставкѣ, рѣшилъ въ театръ прогуляться пѣшкомъ, времени не разсчиталъ — и вотъ пришлось дожидаться, — разсказывалъ бакенбардистъ.

Наконецъ двери отворились, и публика хлынулъ въ подъѣздъ.

— Вы гдѣ сидите? — спрашивалъ Николай Ивановичъ бакенбардиста.

— Въ креслахъ балкона.

— Ахъ, какая жалость, что не вмѣстѣ! А мы въ креслахъ внизу. Землякъ! Землякъ! Хоть бы намъ поужинать сегодня какъ-нибудь вмѣстѣ. Нельзя-ли въ фойэ увидаться, чтобы какъ-нибудь сговориться?

— Хорошо, хорошо.

Бакенбардистъ сталъ подниматься на лѣстницу.

XLIX

Двѣ дамы среднихъ лѣтъ, сильно набѣленныя и нарумяненныя, затянутыя въ корсетъ и облеченныя въ черныя шерстяныя платья съ цвѣтными бантами на груди и въ бѣлые чепцы, какъ-то особенно присѣдая, бросились на супруговъ, когда они вошли въ театральный корридоръ, и стали снимать съ нихъ верхнее платье. Одна дама забѣжала сзади Николая Ивановича и схватила его за воротникъ и за рукавъ пальто, другая принялась за Глафиру Семеновну. Сдѣлано это было такъ быстро и неожиданно, что Николай Ивановичъ воскликнулъ: