Наши за границей - [44]

Супруги подошли къ кассѣ.

— Комбьянъ? — спросилъ Николай Ивановичъ и, получивъ отвѣтъ, что за входъ всего только одинъ франкъ, купилъ билеты и повелъ Глафиру Семеновну въ двери театра.

XXXIII

Театръ египтянъ и арабовъ, въ который вошли, Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, былъ маленькій театръ-балаганъ, выстроенный только на время выставки, съ потолкомъ, подбитымъ крашеной парусиной, съ занавѣсомъ изъ зеленой шерстяной матеріи. Размѣщенные передъ сценой стулья стояли около барьеровъ, составляющихъ изъ себя какъ-бы узенькіе столы, на которыхъ зритель могъ ставить бутылки, стаканы, чашки. Немногочисленная публика сидѣла, курила и пила, кто пиво, кто вино, кто кофе съ коньякомъ. Англійскій языкъ слышался во всѣхъ углахъ. Англичане пили, по большей части, хересъ, потягивая его черезъ соломинку и закусывая сандвичами. Представленіе еще не начиналось. По рядамъ шнырялъ мальчикъ въ блузѣ и продавалъ программы спектакля, безъ умолку треща и разсказывая содержаніе предстоящаго представленія. Бродили лакеи, подлетавшіе къ каждому изъ входящихъ зрителей, съ предложеніемъ чего-нибудь выпить. Одинъ изъ лакеевъ былъ для чего-то въ красныхъ туфляхъ безъ задниковъ и въ простомъ халатѣ изъ дешевой тармаламы, точь-въ-точь въ такомъ, какіе у насъ по дворамъ продаютъ татары. Голова его была обвита полотенцемъ съ красными концами, что изображало чалму.

— Батюшки! Да это не театръ. Здѣсь всѣ пьютъ и курятъ въ залѣ,- сказала Глафира Семеновна.

— Театръ, театръ, но только съ выпивкой. Ничего не значитъ… Это-то и хорошо. Сейчасъ мы и себѣ спросимъ чего-нибудь выпить, — заговорилъ Николай Ивановичъ, увидавъ халатника и воскликнулъ:- Глаша! смотри-ка, какой ряженый разгуливаетъ! Въ нашемъ русскомъ халатѣ и банномъ полотенцѣ на головѣ. — Почтенный. Ты изъ бани, что ли? Такъ кстати-бы ужъ вѣничекъ захватилъ.

— Plait-il, monsieur? — подскочилъ къ нему халатникъ, понявъ, что о немъ идетъ рѣчь, и взмахнулъ салфеткой, перекладывая ее изъ руки въ руку.- Que désirez-vous, monsieur? Un café, un bok?

Николай Ивановичъ посмотрѣлъ на него въ упоръ и расхохотался.

— Въ какой банѣ парился-то: въ Воронинской или въ Целибѣевской? — задалъ ему онъ вопросъ.

Лакей, думая, что его спрашиваютъ о костюмѣ, отвѣтилъ пс-французски:

— Это костюмъ одного изъ племенъ, живущихъ въ Египтѣ.

Супруги, разумѣется, не поняли его отвѣта. Николай Ивановичъ, однако, продолжалъ хохотать и спрашивать по-русски:

— Какъ паръ сегодня? Хорошо-ли насдавали? Ладно-ли вѣничкомъ похлестался? Ахъ, шутъ гороховый! Вѣдь вздумалъ-же вырядиться въ такой нарядъ.

— Да что ты съ нимъ по-русски-то разговариваешь? Вѣдь онъ все равно ничего не понимаетъ! — остановила мужа Глафира Семеновна.

— А ты переведи. Вѣдь про баню-то навѣрное должна знать по-французски. Да и про вѣникъ тоже.

— Ты спрашивай, спрашивай, что тебѣ надо выпить-то.

— Café, cognac, bok? Qu'est-ce que vous désirez, monsieur? — повторилъ свой вопросъ лакей.

— Глясь. Аве ку глясъ? Апорте глясъ. Компрене ву? — сказала Глафира Семеновна.

— Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?

— Кафе нуаръ и коньякъ, — далъ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

Лакей, шлепая туфлями, побѣжалъ исполнять требуемое.

Супруги сѣли. Вскорѣ раздвинулся занавѣсъ и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одѣтые во все бѣлое, поговорили на гортанномъ нарѣчіи и стали махать другъ на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта въ халатахъ и босые. Одинъ былъ съ бубномъ, два другихъ съ тростниковыми флейтами. Они остановились передъ лампой и затянули что-то очень тоскливое съ мѣрнымъ пристукиваніемъ въ бубенъ и его деревянный обручъ.

— Игра-то изъ панихидной оперы, — замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Тоска — отвѣчала Глафира Семеновна и даже зѣвнула. — Ужъ выбрали тоже представленіе!

— Да вѣдь ты-же увидала театръ и указала.

— Нѣтъ, не я, а ты.

Они заспорили.

— Погоди, кофейку съ коньячкомъ выпьемъ, такъ, можетъ быть, будетъ и повеселѣе, — сказалъ Николай Ивановичъ, приступая къ поданной ему чашкѣ чернаго кофе и къ графинчику коньяку, отпилъ полчашки кофе и долилъ коньякомъ.

Лакей въ халатѣ покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленькаго графинчика исчезло почти на половину.

Представленіе шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную пѣсню. Имъ откликнулись изъ-за кулисъ женскіе голоса, и вскорѣ вышли на сцену четыре женщины въ пестрыхъ юбкахъ, безъ корсажей, но съ особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Обѣ были босыя, шли обнявшись и пѣли.

— Какой-же это арабскій театръ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Всѣ люди бѣлые. И актрисы бѣлыя, и актеры бѣлые, и музыканты бѣлые. Вѣдь это-же надувательство! Хоть-бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабовъ-то походить, а то и того нѣтъ.

— Да, да… А между тѣмъ у входа французъ въ красной курткѣ кричалъ, что замѣчательное что-то, ремаркабль, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Развѣ то, что таліи-то у женщинъ голыя-Такъ вѣдь это только на мужской вкусъ.

— Только не на мой. Ужъ я считаю, ежели оголяться…

— Молчи, срамникъ! — строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая пѣть, женщины сѣли въ глубинѣ сцены, поджавъ подъ себя ноги; опустились и музыканты около нихъ на полъ, вернулись два усача съ саблями и тоже помѣстились тутъ-же. Музыка и пѣніе продолжались. Два усача тоже пѣли и похлопывали въ тактъ въ ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и съ голой таліей. Она именно выплыла изъ-за кулисъ, держась прямо, какъ палка, и, остановившись противъ рампы, начала въ тактъ подъ музыку дѣлать животомъ и бедрами движенія взадъ и впередъ. Животъ такъ и ходилъ у ней ходуномъ, между тѣмъ какъ голова, шея и руки находились безъ движенія, въ абсолютномъ спокойствіи. Опущенныя, какъ плечи, руки, впрочемъ, перебираля кастаньеты.