Наши за границей - [4]

— Погоди. Можетъ быть, и запряженныхъ котовъ увидимъ.

И опять чистенькія деревеньки съ черепичными крышами на домахъ, съ маленькими огородиками между домовъ, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстриженной, а въ этихъ огородахъ женщины въ соломенныхъ шляпкахъ съ лентами, копающіяся въ грядахъ.

— Смотри-ка, смотри-ка: въ шляпкахъ, и на огородахъ работаютъ! — удивлялась Глафира Семеновна. — Да неужели это нѣмецкія деревенскія бабы?

— Должно быть, что бабы. Карлъ Адамычъ сказывалъ, что у нихъ деревенскія бабы въ деревняхъ даже на фортепіанахъ играютъ, а по праздникамъ себѣ мороженое стряпаютъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Мороженое? Да что ты! А какъ-же у насъ разсказываютъ, что нѣмцы и нѣмки съ голоду къ намъ въ Россію ѣдутъ? Вѣдь ужъ ежели мороженое…

— Положимъ, что отъ мороженаго въ брюхѣ еще больше заурчитъ, ежели его одного нажраться. Да нѣтъ, не можетъ быть, чтобы съ голоду… Какой тутъ голодъ, ежели въ деревняхъ — вотъ ужъ сколько времени ѣдемъ — ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенныхъ крышъ не видать. Просто-на-просто нѣмецъ къ намъ ѣдетъ на легкую работу. Здѣсь онъ гряды копаетъ, а у насъ пріѣдетъ — сейчасъ ему мѣсто управляющаго въ имѣніи… Здѣсь бандуристъ какой-нибудь и. по трактирамъ за пятаки да за гривенники играетъ, а къ намъ пріѣдетъ — настройщикъ и сейчасъ ему по полтора рубля за настройку фортепіанъ платятъ.

И опять нѣмки въ шляпкахъ и съ граблями. На этотъ разъ онѣ стояли около пожелтѣвшаго дуба. Одна нѣмка сбивала граблями съ вѣтвей дуба желтый листъ, а другая сгребала этотъ листъ въ кучки, запасая матеріалъ для листовой земли.

— И на что имъ этотъ желтый листъ понадобился? Вишь, какъ стараются собирать! — удивлялась Глафира Семеновна.

— Нѣмецъ хитеръ… Почемъ ты знаешь: можетъ быть этотъ листъ въ какую-нибудь ѣду идетъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Можетъ быть, для собакъ-то вотъ этихъ, что телѣги возятъ, ѣду изъ листа и приготовляютъ.

— Станетъ-ли собака дубовый листъ ѣсть?

— Съ голодухи станетъ, особливо ежели съ овсяной крупой перемѣшать да сварить.

— Нѣтъ, должно быть, это просто для соленія огурцовъ. Въ соленые огурцы и черносмородинный, и дубовый листъ идетъ.

— Такъ вѣдь не желтый-же.

— А у нихъ, можетъ быть, желтый полагается.

— Да ты, чѣмъ догадываться-то, понатужься да спроси какъ-нибудь по-нѣмецки вонъ у этой дамы, что противъ тебя сидитъ и чулокъ вяжетъ, — кивнулъ Николай Ивановичъ на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы съ сѣрой шерстью. — Неужто ты не знаешь, какъ и желтый листъ по-нѣмецки называется?

— Я-же вѣдь сказала тебѣ, что насъ только комнатнымъ словамъ учили.

— Ну, пансіонъ! А вѣдь, поди, за науку по пяти рублей въ мѣсяцъ драли!

— Даже по десяти.

Не мало удивлялись они и нѣмкѣ-пассажиркѣ, вязавшей чулокъ, которая, какъ вошла въ вагонъ, вынула начатый чулокъ, да такъ и не переставала его вязать въ теченіе двухъ часовъ.

— Неужто дома-то у ней не хватаетъ времени, чтобы связать чулки? — сказала жена.

— И хватаетъ, можетъ статься, да ужъ такая извадка, — отвѣчалъ мужъ. — Нѣмки ужъ такой народъ… Нѣмка не только что въ вагонъ, а и въ гробъ ляжетъ, такъ и то чулокъ вязать будетъ.

А поѣздъ такъ и мчался. Супруги наѣлись булокъ съ сыромъ и икрой. Жажда такъ и томила ихъ послѣ соленаго, а напиться было нечего. Во время минутныхъ остановокъ на станціяхъ, они не выходили изъ вагоновъ, чтобы сбѣгать въ буфетъ, опасаясь, что поѣздъ уйдетъ безъ нихъ.

— Чортъ-бы побралъ эту нѣмецкую ѣзду съ минутными остановками! Помилуйте, даже въ буфетъ сбѣгать нельзя! — горячился Николай Ивановичъ. — Поѣздъ останавливается, пятьдесятъ человѣкъ выпускаютъ, пятьдесятъ пассажировъ принимаютъ — и опять пошелъ. Ни предупредительныхъ звонковъ — ничего. Одинъ звонокъ — и катай-валяй. Говорятъ, это для цивилизаціи… Какая тутъ къ чорту цивилизація, ежели человѣку во время остановки поѣзда даже кружки пива выпить нельзя?

— Да, должно быть, здѣсь такіе порядки, что, нѣмцы съ собой берутъ питье, — говорила Глафира Семеновна. — Они народъ экономный.

— Да вѣдь не видать, чтобы пили въ вагонахъ-то. Только сигарки курятъ, да газеты читаютъ. Вотъ ужъ сколько проѣхали, а хоть-бы гдѣ-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ѣли, а чтобы пить — никто не пилъ. Нѣтъ, у насъ на этотъ счетъ куда лучше. У насъ пріѣдешь на станцію-то, такъ стоишь, стоишь, и конца остановки нѣтъ. Тутъ ты и попить, и поѣсть всласть можешь, даже напиться до пьяна можешь. Первый звонокъ — ты и не торопишься; а идешь либо пряники вяземскіе себѣ покупать, а то такъ къ торжковскимъ туфлямъ приторговываешься; потомъ второй звонокъ, третій, а поѣздъ все стоитъ. Когда-то еще кондукторъ вздумаетъ свистнуть въ свистульку машинисту, чтобы тотъ давалъ передній ходъ. Нѣтъ, у насъ куда лучше.

Новая остановка. Станція такая-то, кричитъ кондукторъ и прибавляетъ: «Swei minuten».

— Опять цвей минутенъ, чортъ ихъ возьми! Когда же душу-то отпустятъ на покаяніе и дадутъ такую остановку, чтобы попить можно! — восклицалъ Николай Ивановичъ.

— Да дай кондуктору на чай и попроси, чтобы онъ намъ въ вагонъ пива принесъ, — посовѣтовала ему жена. — За стекло-то заплатимъ.

— Попроси… Легко сказать — попроси… А какъ тутъ попросишь, коли безъ языка? На тебя понадѣялся, какъ на ученую, а ты ни въ зубъ толкнуть по-нѣмецки…