Наши за границей - [27]

— На станціи выпьемъ.

— Не то, не то. Въ Берлинѣ мы на два дня остановимся, въ лучшихъ биргале побываемъ, въ Зоологическій садъ я тебя свожу и берлинцамъ покажу. Берлинцы такого звѣря, какъ ты, навѣрное не видали.

— Не останусь, я тебѣ говорю, въ Берлинѣ.

— Останешься, ежели я останусь. Ну, куда-жъ ты одинъ поѣдешь? Вѣдь ты пропадешь безъ меня. Ну, полно, не упрямься. Взялся за гужъ, такъ не говори, что не дюжъ. Назвался груздемъ, такъ полѣзай въ кузовъ. Выѣхалъ заграницу, такъ какъ-же въ Берлинѣ-то не побывать. Идемъ! Мое почтеніе, господа, — раскланялся усачъ съ Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной, кликнулъ носильщика, велѣлъ ему тащить ручной багажъ лежавшій у стола, и направился на платформу.

Кряхтя и охая поплелся за нимъ и жирный человѣкъ, также поклонившись Николаю Ивановичу и Глафирѣ Семеновнѣ, и сказалъ на прощанье:

— А насчетъ грабежа и собачьей жизни — помяните мое слово, какъ въ Парижъ пріѣдете. Прощенья просимъ.

Вслѣдъ за отходомъ берлинскаго поѣзда возвѣстили объ отправленіи парижскаго поѣзда. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна засуетились.

— Во? Во? Во цугъ инъ Парижъ?.. — бросилась Глафира Семеновна къ желѣзнодорожному сторожу и сунула ему въ руку два нѣмецкіе «гривенника».

— Kommen Sie mit, Madame… Ich werde zeigen, — сказалъ тотъ и повелъ супруговъ къ поѣзду.

Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна мчались въ Парижъ.

XX

Глухая ночь. Спокойное состояніе духа вслѣдствіе полной увѣренности, что онъ и жена ѣдутъ прямо въ Парижъ безъ пересадки, а также и плотный ужинъ съ возліяніемъ пива и рейнвейна, которымъ Николай Ивановичъ воспользовался въ Кельнѣ, дали ему возможность уснуть въ вагонѣ самымъ богатырскимъ сномъ. Всхрапыванія его были до того сильны, что даже заглушали стукъ колесъ поѣзда и наводили на неспящую Глафцру Семеновну полнѣйшее уныніе. Ей не спалось. Она была въ тревогѣ. Помѣстившись съ мужемъ вдвоемъ въ отдѣльномъ купэ вагона, она вдругъ вспомнила, что читала въ какомъ-то романѣ, какъ пассажиры, помѣстившіеся въ отдѣльномъ купэ, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. Въ романѣ, правда, говорилось про двухъ женщинъ, ѣхавшихъ въ купэ — думалось ей, — а она находится въ сообществѣ мужа, стало быть, мужчины, но что-же значитъ этотъ мужчина, ежели онъ спитъ, какъ убитый? Какая отъ него можетъ быть защита? Разбойники вернутся въ купэ, одинъ набросится на спящаго мужа, другой схватитъ ее за горло — и вотъ они погибли. Кричать? Но кто услышитъ? Купэ глухое, не имѣющее сообщенія съ другимъ купэ; входъ въ него съ подножки, находящейся снаружи вагона.

— Николай Иванычъ… — тронула она, наконецъ, за плечо спящаго мужа.

Тотъ пронзительно всхрапнулъ и что-то пробормоталъ, не открывая глазъ.

— Николай Иванычъ, проснись… Я боюсь… — потрясла она еще разъ его за рукавъ.

Николай Ивановичъ отмахнулся рукой и произнесъ:

— Пусти, не мѣшай.

— Да проснись-же, тебѣ говорятъ. Я боюсь, мнѣ страшно…

Николай Ивановичъ открылъ глаза. и смотрѣлъ на жену посоловѣлымъ взоромъ.

— Пріѣхали развѣ куда-нибудь? — спросилъ онъ.

— Не пріѣхали, все еще ѣдемъ, но пойми — мнѣ страшно, я боюсь. Ты такъ храпишь безчувственно, а я одна не сплю, и мало-ли что можетъ случиться.

— Да что-же можетъ случиться?

— Я боюсь, что на насъ нападутъ разбойники и ограбятъ насъ.

И она разсказала ему про случай въ отдѣльномъ купэ на желѣзной дорогѣ, про который она читала въ романѣ, и прибавила:

— И зачѣмъ это мы сѣли въ отдѣльное купэ?

Николай Ивановичъ тоже задумался.

— Недавно даже писано было, что усыпляютъ на желѣзныхъ дорогахъ разбойники, хлороформомъ усыпляютъ, а ты спишь, какъ убитый, — продолжала Глафира Семеновна,

— Да вѣдь я чуть-чуть… — оправдывался Николай Ивановичъ.

— Какъ чуть-чуть! Такъ храпѣлъ, что даже стукъ колесъ заглушалъ. Ты ужъ не спи, пожалуйста.

— Не буду, не буду… Я самъ понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

— Да конечно-же… Двери снаружи… Войдутъ — меня за горло, тебя за горло — ну, и конецъ. Вѣдь очень хорошо понимаютъ, что въ Парижъ люди ѣдутъ съ деньгами.

— Не пугай, не пугай, пожалуйста, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, мѣняясь въ лицѣ, и прибавилъ:- И зачѣмъ ты это мнѣ сказала! ѣхалъ я спокойно…

— Какъ зачѣмъ? Чтобы ты былъ осторожнѣе.

— Да вѣдь ужъ ежели ворвутся разбойники, такъ будь остороженъ, или неостороженъ — все равно ограбятъ. Не пересѣсть-ли намъ въ другое купэ, гдѣ нѣсколько пассажировъ? — задалъ онъ вопросъ.

— Какъ-же ты пересядешь, ежели поѣздъ летитъ безостановочно, какъ стрѣла, а купэ наше не имѣетъ внутренняго сообщенія съ другимъ купэ?

— И то правда. Тогда вотъ что… Не вынуть-ли мнѣ деньги-то изъ кармана и не переложить-ли за голенищу?

— А ты думаешь, что нападутъ разбойники, за голенищей не будутъ шарить?

— Вѣрно, вѣрно. Такъ что-жъ тутъ дѣлать?

— Прежде всего не спи.

— Да ужъ не буду, не буду.

— Потомъ… Вѣдь у тебя есть револьверъ въ саквояжѣ. Зачѣмъ ему быть въ саквояжѣ? Вынь его и положи рядомъ на диванъ — все-таки будетъ спокойнѣе.

— Душечка, да вѣдь револьверъ не заряженъ.

— Такъ заряди его. Зачѣмъ-же возить съ собой револьверъ, ежели имъ не пользоваться?