Наши времена - [19]

— Два — три, — сообщает он.

— В чью пользу? — спрашивает Лев Борисович, забывая каждый раз, за какую команду Володя болеет, и само собой разумеется, что отец тоже должен за нее болеть. Если бы он помнил, спрашивать бы не пришлось, ответ можно прочитать в Володиных глазах.

— Жаль, что ты не досмотрел, не видел, какой великолепный гол забили.

— Представляю себе… Все же я не понимаю, зачем нужно так переживать? Сто тысяч человек на стадионе и миллионы у телевизоров сходят с ума.

— Ты не понимаешь… папа.

— Я и говорю, что не понимаю, объясни мне.

— Это трудно объяснить. Сходи на стадион, начинай регулярно смотреть телевизор, и ты втянешься и непременно станешь болельщиком.

— Ты уверен?

— На все сто. Жаль, что ты не интересуешься футболом, отнимаешь у себя одно из самых больших удовольствий. Если бы ты только видел комбинацию, но они не смогли ее довести до конца…

— Скажи, Володя, когда вы собираетесь вечером во дворе, на ваш так называемый «Спок», вы, наверно, рассуждаете исключительно про футбол?

— Почему ты так решил? Мы говорим обо всем.

— Например?

— Я ведь у тебя… папа, не спрашиваю, о чем ты беседуешь со своими товарищами.

— Я, Володя, все же немного старше тебя…

Сидя сейчас, поздно ночью, на краешке Володиной постели, Лев Борисович вспомнил, что как-то на этой неделе сын пришел домой очень взбудораженный. Поля попыталась узнать причину, но он ей ничего не рассказал.

Лев Борисович тоже получил лаконичный ответ: ничего не случилось, мелочь. Теперь он решил снова спросить. В ночной тишине, когда все погружено в сон, возможно, сын будет более расположен к чистосердечному разговору.

— Расскажи мне, Володя, что это на днях с тобой случилось? Ты был сам не свой.

— Опять двадцать пять, все то же самое, — недовольно пробормотал Володя. — Я ведь уже раз сказал: мелочь.

— Я хочу знать эту мелочь.

Володя молчал. Трудно было ему рассказать о том, что в тот злополучный день классная руководительница попросила учеников назвать свое отчество, и по старой привычке у Володи сначала вырвалось «Львович», потом он поправился и сказал «Давидович». Учительница засмеялась: «Забыл, как зовут твоего отца?» И весь класс смеялся.

— Я снова получил двойку, — сказал Володя после продолжительного молчания, лишь бы что-нибудь ответить.

— Ну, спи, — Лев Борисович обеими руками с нежностью взял его за плечи, как он это делал, когда Володя, еще маленьким, засыпал в неудобном положении и нужно было это положение поправить — повернуть на спинку, поднять повыше на подушку голову, не потревожив сон ребенка.

Володю вдруг охватило чувство вины перед этим человеком, который хоть и не родной отец ему, все же ближе и дороже всех других на свете. Ему захотелось сказать отчиму хорошие, теплые слова.

— Я тоже с тобой поеду… папа.

— А как же иначе, сын мой? Если ехать, то всей семьей.

— Но мне еще нужно раньше побывать в Закарпатье. Я успею?

— Где? — не сразу понял Лев Борисович. — Ах да, конечно, успеешь, — смущенно проговорил он, вспомнив, о какой поездке идет речь. — Ну, спи, уже поздно. Спокойной ночи.

Лев Борисович вошел в спальню. Поля спала или только притворилась спящей. Он тихо лег рядом и обнял ее.

УТРОМ

Обычно во время завтрака Полина Яковлевна тщательно следит, чтобы Лев Борисович хорошо, плотно поел. Она уверена, что без ее опеки он останется голодным. Он вообще мало ест. Еда для него такое занятие, на которое, по его мнению, не стоит тратить время.

— Ты, видимо, хочешь, чтобы у меня вырос живот, — отодвигает он от себя тарелку.

— Хотя бы животик, — смеется она.

— Я все мечтаю о том благодатном времени, — философствует Лев Борисович, — когда люди на земле не будут впихивать в себя столько пищи. Достаточно будет пяти- или десятиграммового порошка, содержащего все необходимые витамины, — взял его в рот, проглотил — и сыт до обеда. Удовольствие! Где-то я читал, что в тысяча девятьсот девяностом году уже будет покончено с кухней! Люди исключительно будут питаться кубиками.

— Дай бог, — отвечает Полина Яковлевна, — женщины тогда будут просто счастливы. Но ведь кубики и сейчас имеются в продаже. Помнится, одно время я даже стала готовить бульоны из этих кубиков, одна минута — и готово…

— Помню, помню, — морщится Лев Борисович. — Не об этих кубиках речь. Я имею в виду нечто лучшее, примерно такую пищу, которой питаются в небесах космонавты.

— Космическая пища должна быть неплохая. Но все же… Разве тебе не захочется бульона из молодой курочки, фаршированной рыбы, свежих пирожков, горячих блинчиков, прямо со сковородки? — возбуждает у него Полина Яковлевна аппетит.

— Гм, это не плохо, — оживляется Лев Борисович, — но ты же меня кормишь манной кашей.

— Обязательно съешь… — настаивает Полина Яковлевна, — она на молоке и на масле.

Она не дает ему подняться из-за стола, пока он все не съест. Но сегодня, видимо, ее совсем мало трогало, позавтракает он или нет. Если они еще не ссорились, то, по крайней мере, к ссоре были близки, к такой ссоре, которая возникает не из-за какой-нибудь мелочи, каприза, когда раздраженные супруги сгоряча взрываются и готовы, кажется, один другого растерзать, уничтожить. Обычно такие бури-ураганы не оставляют заметных разрушений, вулкан, извергающий огонь, вскоре затухает, и, глядишь, они уже улыбаются, смеются, опять для них светит яркое солнце. Гораздо опаснее ссора сдержанная, тихая, без шума, без криков, когда каждое тихо произнесенное слово будто стрелой пронизывает сердце и надолго, если не навсегда, остается там лежать тяжелым камнем, не давая забыть о себе.