Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - [21]
В октябре 1802 года черниговский губернский прокурор донес министру юстиции, что по распоряжению первоприсутствующего в Конотопском духовном правлении протопопа Щербатского, священник Николай Андреевский был посажен за пьянство на цепь, оставлен в течение долгого времени без всякого присмотра и скоропостижно скончался от пострела. «Из сих обстоятельств усматривается, — доносил прокурор [128], — что по духовной власти, вместо долженствующей быть к удержанию преступлений умеренной строгости, употребляется жестокость без всякого исследования о преступлении и приговора для духовного правительства существующих».
Нередко исправительным и даже телесным наказанием духовные лица подвергались и от светского начальства, хотя это было совершенно незаконно [129]. Прокуроры и вообще светская власть не имела права вмешиваться в дела духовенства, и оно управлялось само собою, преимущественно единоличным произволом архиерея.
В 1805 году анонимный белгородский житель, в письме к князю A.Н.Голицыну, так характеризовал духовную власть, состоявшую из архиереев, консистории, духовного правления и благочинных. Он говорил, что архиерей — это губернатор, консистория — губернское правление и, вместе с тем, палаты гражданская и духовная; духовное правление — уездный суд и полиция, и наконец, благочинные — городские и земские комиссары.
По светской части стряпчий следил за исполнением обязанностей уездного суда, полиции и магистрата; он наблюдал за соблюдением законов во всей их точности, заступался за утесненных, обязан был отвращать взятки и поборы; о преступниках стряпчий доносил высшему начальству и извещал губернского прокурора. Последний сам и через губернских стряпчих наблюдал, чтобы законы были исполняемы везде в точности, и давал заключения по предложениям губернаторским. По духовной же части должности стряпчего и прокурора соединялись в лице секретаря консистории, находившегося в полной власти архиерея и консисторских членов. Эта зависимость делала секретаря безгласным исполнителем всех приказаний начальства, хотя бы приказания явно противоречили законам [130]. Он не смел даже возражать благочинным потому, что некоторые, по особенной связи с архиереем, а другие с его келейником, могли оговорить секретаря и лишить его места.
Вторым лицом при архиерее, часто еще большим по значению, чем секретарь, был келейник. Некоторые из них пользовались таким влиянием, что им давали название приказно-служителей и даже вице-архиереев. Взятки, неслыханные поборы, притеснения — вот действия келейника. При участии его провинившиеся наказывались не по мере вины, а по количеству взноса; в духовный чин производились не по достоинству, а потому, сколько заплачено. «Бездельники — в чести, говорит белгородский житель, честные люди — в гонении, все по прихотям и кого же? — келейника. Архиерей иногда одумается, но келейник, зная его слабости, пристрастие, недостатки, зная его сквозь, умеет оставить его спокойным. Притом же архиерей сидит всегда в четырех стенах и не может ничего сам собою видеть и слышать, а видит и слышит келейником, — словом, все чувства архиерея заключаются в келейнике: если скажет, что солнце черное, он и тому поверит».
По словам Иосифа Самчевского [131], келейнику, стоявшему всегда на запятках архиерея и исполнявшему обязанности лакея, предоставлялись лучшие священнические места, которые он продавал желающим. Отсюда происходило то, что богатые, но безграмотные дьячки получали лучшие приходы, а окончившие успешно курс семинарии ожидали их и получали худшие.
Келейники наживали огромные капиталы, были горды своим положением, хитры и до крайности мстительны, люди без раскаяния, если можно назвать их людьми. «От таких неустройств, говорит белгородский житель в конце своей записки [132], не только низшей степени духовные здесь в презрении y нас, но и о самых владыках говорят с малым уважением... Беспорядки духовных действуют и на самую веру. О Святейшем Синоде не так думают, по попущению таких злоупотреблений, как надобно чтить сие важное и знатное место».
Белое духовенство было в полном загоне, грубо и не образовано. Причиною тому было отсутствие духовных училищ, из коих многие получили существование только в начале XIX века. Так семинарии Пензенская, Оренбургская, Пермская и другие учреждены только в 1800 году. «Если по тогдашнему воспитанию, — говорит московский митрополит Филарет [133], — положить десять лет на совершение полного учебного курса и принять в рассуждение, что надобно было время приучить родителей отдавать детей в семинарии, то должно заключить, что только 10 или 16 лет тому назад (т. е. в начале десятых годов), как в сих епархиях начало родиться по небольшому числу ученых священников; следственно, продолжает служить еще великое число священников, получивших только домашнее причетническое образование».
К этому надо прибавить, что некоторые епархиальные архиереи ставили священниками исключенных из семинарий рослых учеников философского и риторического классов, попросту гайдуков, предпочитая их причетникам совсем неучившимся в семинариях, и забывая, что они исключены из этих заведений как неспособные или порочные и следовательно люди не благонадежные для священства. Такое ставление священников было воспрещено указом Синода только 8-го октября 1815 года и разрешено доводить исключенных из семинарий не выше диаконского чина.
