Наши химические сердца - [66]

Я закрыл глаза и задумался. Попытался вспомнить период чуть более двух часов, когда чувствовал себя рядом с Грейс по-настоящему счастливым. Но вспомнил лишь тревогу и стресс, боль, грусть и кислоту в животе, разъедающую легкие. Я помнил, как любил ее, отчаянно любил. Был тот вечер, когда мы возвращались домой из кино и держались за руки, и я готов был поклясться, что однажды женюсь на ней. И ярмарка в День благодарения, всего второй раз, когда я видел ее в одежде, не принадлежавшей Дому. Короткие яркие вспышки счастья, не дольше разряда молнии в полной темноте.

Я открыл глаза.

– Вот черт, – тихо проговорил я.

– Так я и думала.

– Но я не готов признать, что все это было зря, что вся эта боль была зря и то, что у нас было, – ненастоящее.

Сэйди отвесила мне щелбан.

– Ты вообще меня слушаешь, тупица? Любовь не должна длиться вечно, чтобы быть настоящей. Нельзя судить о любви по ее продолжительности. Все умирает, и любовь в том числе. Иногда она умирает вместе с человеком, иногда – сама по себе. Величайшая история любви необязательно должна быть о людях, которые прожили вместе всю жизнь. Она может быть про любовь, которая длилась две недели, два месяца или два года, но горела ярче, горячее, блистательнее любой другой любви в прошлом или будущем. Не плачь о неудачной любви. Нет никакой неудачной любви. Для мозга вся любовь одинакова.

– Но мне от этого не легче.

Сэйди вытерла слезу в уголке моего глаза и погладила меня по волосам.

– Знаю, братишка. Но так бывает, знаешь. Иногда просто ничего не получается. И как она может быть твоей родственной душой, если никогда не читала «Гарри Поттера»? Ты правда хочешь провести остаток дней с человеком, который не читал «Гарри Поттера»? Подумай о детях! В какой обстановке им предстоит расти, если у них будет такая мать?

Тут я рассмеялся, Сэйди – тоже, я закрыл глаза и обнял ее.

Так мы и лежали, свернувшись калачиком. Она гладила меня по голове, как всегда, сколько я себя помню.

Сэйди подпевала Тейлор Свифт, уткнувшись мне в шею, а я смотрел в потолок, думал о Грейс и всем телом ощущал эту боль, о которой говорила Сэйди, – как от зубного нерва. У нас с Грейс была тяжелая любовь, та, в которой можно утонуть, если нырнуть слишком глубоко. Эта любовь привязывала к сердцу маленькие грузики, и в конце концов оно становилось таким тяжелым, что вырывалось из груди.

– Садс… прошло много лет с тех пор, как ты была малолетней преступницей, но ты случаем не помнишь, как залезть на кафедру английского в школе?

Сэйди улыбнулась во весь рот:

– Горбатого могила исправит.

26

УЖЕ ВЕЧЕРЕЛО, когда я пятый раз в жизни совершил взлом с проникновением. Школа по выходным напоминала корабль-призрак: в воздухе витало чувство, что еще недавно здесь были люди, но страшная трагедия (например, экзамены) заставила их уйти. Вокруг было мрачно и тихо, и даже на парковке наши шаги отдавались зловещим эхо.

– Думаешь, это хорошая идея? – спросила Лола, когда мы перелезли через забор.

Райан держался за шею Сэйди, как маленькая обезьянка, и хихикал, как будто это было лучшее в мире приключение.

– Никто ведь не придет.

– Придут, вот увидишь, – ответил я. – Кто-нибудь обязательно придет.

Чуть раньше на этой неделе Хеслина наконец освободили из-под домашнего ареста, под который его посадили после той самой Вечеринки. Естественно, тут же пополз слух, что грядет вечеринка еще больших масштабов и состоится она сегодня. Родители Хеслина то ли были идиотами, то ли слишком доверяли своему сыну-хулигану, но суть в том, что они снова уехали, оставив дом в его полном распоряжении. И точно, уже после обеда на «Фейсбуке» появился анонс мероприятия, на который откликнулись триста человек, кроме меня, Лолы, Мюррея и – что удивительно – Мэдисон Карлсон.

У нас были другие дела.

Час назад я разместил пост на страничке вечеринки Хеслина. Он начинался со слов «Всем, кто жаждет искупления грехов» и заканчивался мольбой ради всего святого помочь спасти «Вестланд Пост» от неминуемой гибели. На данный момент мы набрали двадцать пять лайков.

– Они придут, – снова пробормотал я.

Мы шли по полю к кафедре английского. Оказалось, со времен, когда Сэйди была подростком и терроризировала школу своими проделками, замки сменили, а также установили камеры видеонаблюдения (мы были не в курсе). И пока Сэйди пыталась взломать замок, стоя на коленях под дверью, а мы с Лолой по очереди катали Райана на спине, к нам уже бежал тучный охранник.

– Не двигаться! – выкрикнул он.

Я заметил, как у Сэйди вспыхнули глаза: она думала, не рвануть ли отсюда. Но, поскольку ее сын все еще сидел у меня на спине и бросить его означало проявить себя не с лучшей стороны, она не сбежала.

Я замер. Лола замерла. И Сэйди – тоже.

«Какая разница», – повторял я про себя. «Какая разница, какая разница, какая разница». Какая разница, что газета не пойдет в печать, что я в одиночку уничтожил тридцатипятилетнюю школьную традицию, что подвел Хинка по всем фронтам. Какая разница, что нас, скорее всего, арестуют, предъявят обвинения во взломе с проникновением и из-за этого нас с Лолой не возьмут в колледж, а Сэйди потеряет работу. Какая разница. Скоро Солнце поглотит Землю, и все, что мы делали и делаем, не будет иметь значения. Какая разница.