Наши химические сердца - [33]

Грейс опаздывала, я паниковал и думал, что она не придет (на самом деле это было бы не так уж плохо). Я уже думал смыться, но тут дверь в глубине зала открылась, и она зашагала по центральному проходу между рядами, сильно прихрамывая и опираясь на трость. В огромном пустом зале она казалась очень маленькой – как маленький человечек на диораме, – а ее фигурка отбрасывала длинную тень.

– Ты что задумал? – спросила она.

Я спрыгнул со сцены и побежал ей навстречу.

– Нечто грандиозное, о чем через пять минут пожалею.

– О.

Я включил проектор, и на экране высветилось название моей презентации.

– Смешной ты человек, – сказала Грейс, но у нее был веселый голос, и она улыбалась. Она доковыляла до переднего ряда, положила рюкзак и села. – Что ж, валяй, назад дороги нет.

Грейс смотрела сквозь пальцы, как будто я показывал фильм ужасов, смеялась и твердила: «О боже, хуже опозориться уже нельзя». А я перелистывал страницы, пока не дошел до «плюсов и минусов». Ее глаза бегали по строкам, она улыбалась, но потом, на предпоследней строчке («Я никогда не брошу тебя, как твой парень из начальной школы»), мгновенно похолодела.

– Выключи, – звонким, сильным голосом произнесла она.

Но я не успел, потому что она вскочила, закинула рюкзак на плечо и бросилась к ближайшему выходу. У меня возникло дежавю: точно так же она убегала от меня в тот день, когда Хинк впервые вызвал нас к себе. Я схватил свои вещи и побежал за ней, но она шла очень быстро, размашистым шагом и была уже почти у забора.

– Подожди! – окликнул ее я.

Но она не стала ждать и не останавливалась, пока я не догнал ее и не положил руку ей на плечо. Тогда она села на землю у автобусной остановки. Точнее, осела, как Оби-Ван Кеноби в «Новой надежде», когда тот растворился и от него остался только плащ.

– Не так я все представлял.

Я сел рядом и провел рукой по волосам. А Грейс не то смеялась, не то плакала: я не понимал, то ли она заходится маниакальным хохотом, то ли ей не хватает воздуха.

– Он был за рулем, – выпалила она между вздохами. – Дом вел машину. Мне раздавило ногу, а он… он…

Грейс не могла произнести ни слова больше, но в этом не было необходимости. Все сжалось у меня внутри, желудок и легкие съежились до размеров монетки. В детстве у меня была астма, и я узнал это чувство, когда под грудиной каменеет и каждый вздох дается с трудом.

Все вдруг встало на свои места. Кладбище. Мужская одежда. Машина. Стадион. Заброшенная железнодорожная станция. Черт, даже The Strokes.

Я слушал не ее музыку. Это была его музыка. Наша песня. Блин. Наша песня была даже не нашей – это была их песня. Мне вдруг захотелось начисто стереть Джулиана Касабланкаса из памяти.

Грейс зарылась головой мне в плечо, но, скорее, для устойчивости, потому что, если бы не сделала этого, то, наверное, упала бы на землю.

– Вот почему я перешла в другую школу, – сказала она. – Мне нужно было начать с чистого листа, побыть подальше от тех мест, где я была с ним. Я пыталась держаться, но тут возник ты, и я не думала, что ты мне понравишься, не собиралась тебя целовать и не планировала… Я не хотела быть девчонкой, у которой парень погиб, я просто хотела… я хотела…

– Боже, Грейс. Даже не знаю, что сказать. Черт.

У меня горели щеки. Мюррей и Лола стояли в очереди на автобус и, нахмурившись, смотрели на нас. И больше всего в тот момент мне хотелось сесть в автобус, убраться оттуда, поехать домой и начать исследовать разные способы покончить с собой. В тот момент я предпочел бы удавиться. Я помахал им и шепнул одними губами: «Подождите меня».

Грейс подняла тяжелую голову с моего плеча. Ее дыхание по-прежнему было неровным.

– Я пойму, если ты больше не захочешь… – произнес я.

Но она вдруг схватила меня за воротник и начала целовать так страстно, будто я был кислородом, а она тонула. И я позволил ей вытянуть все дыхание из моих губ и спастись.

В тот момент я понял, что Грейс Таун была зазубренным стеклом, о которое я буду раниться снова и снова, если свяжусь с ней всерьез, что наше будущее будет омрачено грустью, горем и ревностью.

Я вспомнил стихотворение Пабло Неруды – листок, вырванный из ее книги, который лежал в бумажнике с того первого дня, когда она его мне подарила. Подумал, что, может быть, лучше любить ее тайно, как любят только тьму меж тенью и душою. Может, попробовать любить ее так? Не лучше ли моим чувствам к Грейс Таун оставаться там, в темноте, и никогда не показываться на свет?

Но я раньше никогда не влюблялся в девушку, так сильно – никогда. И, может, поступал как последний эгоист, но я переживал, что больше ни к кому не смогу испытать такие чувства. Что если на моей семье лежит давнее проклятье вуду, согласно которому каждый перворожденный младенец мужского пола влюбляется в девушку лишь раз в семнадцать лет? У папиного старшего брата дяди Майкла никогда (насколько я знал) не было девушки. (Правда, у него был сосед по имени Альберт, который часто приходил на наши семейные сборища, но это к теме отношения не имеет.) Если любовное пламя может вспыхнуть для меня лишь раз в семнадцать лет, то в следующем случае мне понравится девчонка в тридцать четыре! А если и с ней не выгорит, придется ждать пятидесяти одного года. Я буду уже слишком стар для первых серьезных отношений.