Наши химические сердца - [2]

чувства, если понимаете, о чем я.

В общем, я рад был заниматься только уроками и старался получать отметки, которые обеспечили бы мне поступление в полуприличный колледж. Наверное, поэтому я и не вспоминал о Грейс Таун несколько дней после встречи. А может, никогда бы и не вспомнил, если бы не наш учитель английского мистер Алистер Хинк.

Я знал о мистере Хинке все, что обычно знают старшеклассники о своих учителях. Он страдал запущенной перхотью, которая была бы гораздо меньше заметна, если бы он каждый день не носил черные водолазки. Черный цвет оттенял мелкую белую пыль на его плечах, как асфальт – падающие снежинки. Судя по отсутствию кольца на левой руке, он не был женат. Это во многом объясняло перхоть и тот факт, что он был фактически точной копией Кипа, брата Наполеона Динамита из одноименного фильма[1].

Хинк также страстно любил свой предмет, до такой степени, что однажды, когда учитель математики мистер Бэбкок задержал нас на пять минут, тем самым отняв время от урока английского, Хинк вызвал его и прочел лекцию о том, почему математика не важнее гуманитарных предметов. Ученики тайком над ним угорали: и правда, зачем им английский, ведь большинство ждала карьера в инженерии, точных науках или «Макдоналдсе». Но, оглядываясь на то время сейчас, я точно помню и тот день в душном классе, и тот урок, когда я загорелся идеей стать писателем.

У меня всегда хорошо получалось писать и соединять слова в предложения. Кто-то рождается с музыкальным слухом, кто-то – с талантом к рисованию, а кто-то – вроде меня – появляется на свет со встроенным радаром, который сообщает, где нужно поставить запятую. В мире супергероев грамматическая интуиция – не самая крутая способность, но именно она подружила меня с мистером Хинком. Так уж совпало, что он заведовал студенческой газетой, где я добровольно трудился с восьмого класса, надеясь однажды стать ее редактором.

На второй неделе, в середине урока театрального мастерства, у миссис Биди зазвонил телефон.

– Генри, Грейс, после занятий мистер Хинк просит зайти к нему в кабинет, – сообщила Биди после краткого телефонного разговора. (Биди и Хинк дружили, сколько я себя помню. Две родственных души, родившихся на век позже, чем следовало. В наше время тех, кто считает искусство величайшим достижением человечества, принято называть чудиками.)

Я кивнул и нарочно не стал смотреть на Грейс, хотя краем глаза заметил, что та пялится на меня с заднего ряда.

Когда старшеклассников вызывают в кабинет учителя после занятий, обычно предполагается, что случилось что-то плохое, но, как я уже говорил, я никогда не был замешан ни в чем предосудительном (увы). На самом деле я знал, зачем Хинк меня вызвал. То есть надеялся, что знал. Грейс же пришла в Вестланд-Хай всего два дня назад и вряд ли успела бы за это время заразить других учеников трихомонадами или начистить кому-нибудь репу после уроков (хотя у нее была трость, и выглядела она сурово).

Так что для меня оставалось загадкой, зачем мистер Хинк вызвал Грейс. Впрочем, все в этой девушке было загадкой.

3

КОГДА Я ПОДОШЕЛ К КАБИНЕТУ мистера Хинка, Грейс уже ждала снаружи. Она опять была одета во все мужское, правда, шмотки были другие и выглядела она чище и здоровее. Она вымыла голову и причесалась. Это совершенно изменило ее облик, хотя чистые волосы усиливали впечатление, что она сама подстриглась ржавыми садовыми ножницами: они падали на плечи широкими неровными прядями.

Я сел рядом с ней на скамейку и вдруг почувствовал себя жутко неуклюжим. Я забыл, как обычно это делаю, и мне пришлось складывать руки и ноги, как будто я уселся на скамейку первый раз. Принять нормальную позу никак не получалось: пришлось неудобно скрючиться, отчего у меня заболела шея, но шевелиться я не хотел, так как видел краем глаза, что она смотрит на меня.

Грейс сидела, подтянув колени к груди и зажав между ними трость. Она читала книгу с потрепанными страницами цвета пятен на зубах заядлого любителя кофе. Обложку я не видел, но в книге были стихи. Она заметила, что я подглядываю через плечо, но вместо того, чтобы закрыть книгу или отодвинуться, слегка развернула ее ко мне, чтобы я тоже мог читать.

Стихотворение, которое читала Грейс, написал какой-то Пабло Неруда – я о нем никогда не слышал. По-видимому, она читала его не в первый и не во второй раз, так как углы страницы были загнуты, а сам лист – в масляных пятнах и вообще не первой свежести. Стихотворение называлось «Я не люблю тебя», и это меня заинтриговало. Я начал читать, хотя Хинку прежде не удавалось заинтересовать меня поэзией.

Две строчки были выделены маркером.

Я так тебя люблю, как любят только тьму —

Втайне, меж тенью и душою.

Тут из кабинета вышел Хинк, и не успел я дочитать, как Грейс захлопнула книгу.

– О, отлично, вижу, вы уже познакомились, – сказал Хинк, увидев нас вместе.

Я быстро встал: оставаться в неудобной позе, в которую я вынужденно себя посадил, больше не представлялось возможным. Грейс сдвинулась на край скамейки и медленно поднялась, распределяя вес между тростью и здоровой ногой. Тут мне впервые стало любопытно, что же с ней случилось. Давно у нее такая нога? Она такая родилась или виной трагическое происшествие в детстве?