Нашествие - [56]
Бурмин смотрел на густеющую синеву окон. Узенькая оранжевая полоса смыкалась за дальней щёткой леса. Там всё было просто.
Омерзение к себе, к своему несчастью, своему уродству охватило его, как грусть.
Он снова склонился к меркнущей книге. Попробовал читать. Глаза бежали по буквам. По строчкам с пробелами. Муравьиные дорожки букв. Потянул ноздрями. Неделимый, неразложимый на составные части запах — он и не пытался его разложить: книга пахла матерью. Вот так она её верно держала, и влага ладоней медленно въедалась в обложку, в корешок, вместе с запахом духов, и пудры, и…
Бурмин закрыл книгу. Но запах матери не исчез.
Всякий раз приступ начинался с запахов.
Мир наливался ими, поспевал. Истекал. Одни запахи стояли столбом, другие завивались, третьи ложились, иные стелились, иные — носились лёгкими клоками. У всего вдруг оказывался запах. У стульев. У пола. У штор. У стекол. У пыли. У книг. У людей, которые их читали когда-то, давно, много лет назад.
После запахов надвигалась темнота.
Та, о которой предупреждал рыжеватый доктор. Хоть лечи, хоть не лечи. Одиночество было благом.
Бурмин выпростал из-под книги руку. Сжал, разжал. Он смотрел на неё. Она стала трястись. Пальцы медленно подворачивались.
Бурмин поднял взгляд. В синеющем окне виднелся дальний гребень леса.
Но что, если однажды дать этой темноте унести себя? Как река уносит тело. Лечь на воду. Расслабить мышцы. Отпустить. И дать себя подхватить. Прочь. В лес.
Тотчас лес углубился перед ним, как чёрный коридор. Тело замерло на пороге. Тихо перевалилось. Как вдруг — вжик! Бурмин снова был в кресле, в комнате, в доме. Вжик — звук кремня повторился. Он доносился из-за двери. Вжик. Вжик. Скрип шагов. Вжик.
Дверь пискнула.
— А, барин. Прошу прощения. Думал, ты в кабинете.
Клим пах ложью. И страхом.
Но не опасностью.
С кремнём в руке Клим принялся обходить кабинет. Наклонил свечу (пламя её при этом стояло кверху), прикормил от неё остальные в канделябре. Комната сразу стала золотисто-оранжевой. Клим подошёл к столу. Снял абажур. Вжик — щёлкнул, запалил фитиль. Со стуком поставил стеклянный колпак на место, тот налился зелёным светом. Окно сразу потемнело, в нём отразились очертания мебели. Бурмин смотрел на лампу: свет еле заметно опадал и вздувался, точно пламя под колпаком дышало.
— В ящике стола возьми толстый конверт — родословные на лошадей. Отвези все заводчику.
Щёлканье кремня остановилось.
— Все?
— Каких он не возьмёт, продай тотчас барышникам. Хоть на шкуры. Сюда не возвращай.
Клим помолчал.
— Будет сделано.
Стукнул ящиком. С треском высвободил пухлый конверт. Показал барину:
— Этот?
Бурмин с трудом отвёл взгляд от лампы.
— Почему ты со всеми не ушёл, Клим?
— Куда? На старости лет.
— Разве не хочется тебе пожить на воле? Хоть на старости лет.
— Не знаю я никакой воли. Сызмалу при барах. Тебя вот с пелёнок вынянчил. Теперь уж только если прогонишь.
Клим подошёл к окну, потянул за толстый шнур, от усилия горбя спину. Бурмин следил за хрупкими движениями старика. Мягко опала штора. Потом другая. Лес пропал. Пропали отражения. Комната стала просто комнатой.
— Да, Клим. Скажи заводчику, я хочу у него купить весь приплод этого года.
— Ну, в масть-то с одного приплода составить выезд будет трудновато…
— Плевать на масть. Я заберу всех новорождённых жеребят.
— Понял. А если спросит зачем…
— Если спросит, накинь по пятьдесят рублей.
Клим затворил за собой дверь.
Пламя свечей на сквозняке дрогнуло, выровнялось. Бурмин смотрел на лампу, пока в голове снова не прояснилось.
Глянул на руку.
Рука снова стала просто рукой.
Бурмин положил её на книгу. «Ну вот, — подумал Бурмин, — хотя бы это я знаю уже точно: свет — помогает».
Он сидел и смотрел на лампу. Всё, что у него осталось, — это время. Время, которое как-то предстояло прожить в том теле, какое есть.
Подошёл к шкапу. Вынул вожжу. Щёлкнул, дёрнув концы в стороны. Кожа была толстая. Подошёл к старинному дивану, корявому и ширококостному. Обвязал один конец вокруг диванной ноги. Крепко затянул. Другим обмотал себе запястье, узел пришлось затянуть зубами. Дёрнул. Вроде крепко.
Но как знать.
— Клим! — крикнул. Послушал насторожившуюся тишину: — Запрись!
Выждал немного. Услышал хруст ключа в замке.
Волоча и натягивая вожжу, отошёл к столу. Повернул медный винтик, погасил лампу.
За стеной Клим стукнул об пол коленями. Забормотал, зашелестел — Бурмин улавливал скорее ритм, чем слова: «Господи, не погуби, спаси и помилуй, Господи, не погуби, спаси и помилуй».
У канделябра Бурмин постоял. Три язычка затрепетали, точно почуяли худое. Ещё можно было передумать. И чтобы не дать себе передумать, он быстро вдохнул полную грудь и задул свечи.
Тогда это всё началось по-настоящему?
Или раньше?
Глава 4
Темнота сдавливала тело со всех сторон. Он с открытыми глазами опускался на дно. Точно вниз тащила тяжесть всего, что знал, в чём был виноват. Всего, что не изменить.
Темнота обещала покой.
Сознание меркло, путалось. Он уже не различал «сейчас» и «тогда». Тоже была вода, тоже тьма. Воспоминания мелькали, как колода карт, что треща перелетает из одной руки шулера в другую. Ещё вспышка — но теперь белый свет превратился в белизну льда.
Детство Шурки и Тани пришлось на эпоху сталинского террора, военные и послевоенные годы. Об этих темных временах в истории нашей страны рассказывает роман-сказка «Дети ворона» — первая из пяти «Ленинградских сказок» Юлии Яковлевой.Почему-то ночью уехал в командировку папа, а через несколько дней бесследно исчезли мама и младший братишка, и Шурка с Таней остались одни. «Ворон унес» — шепчут все вокруг. Но что это за Ворон и кто укажет к нему дорогу? Границу между городом Ворона и обычным городом перейти легче легкого — но только в один конец.
Ленинград в блокаде. Дом, где жили оставшиеся без родителей Таня, Шурка и Бобка, разбомбили. Хорошо, что у тети Веры есть ключ к другой квартире. Но зима надвигается, и живот почему-то все время болит, новые соседи исчезают один за другим, тети Веры все нет и нет, а тут еще Таня потеряла хлебные карточки… Выстывший пустеющий город словно охотится на тех, кто еще жив, и оживают те, кого не назовешь живым.Пытаясь спастись, дети попадают в Туонелу – мир, где время остановилось и действуют иные законы. Чтобы выбраться оттуда, Тане, Шурке и даже маленькому Бобке придется сделать выбор – иначе их настигнет серый человек в скрипучей телеге.Перед вами – вторая из пяти книг цикла «Ленинградские сказки».
Ленинград, 1930 год. Уже на полную силу работает машина террора, уже заключенные инженеры спроектировали Большой дом, куда совсем скоро переедет питерское ОГПУ-НКВД. Уже вовсю идут чистки – в Смольном и в Публичке, на Путиловском заводе и в Эрмитаже.Но рядом с большим государственным злом по-прежнему существуют маленькие преступления: советские граждане не перестают воровать, ревновать и убивать даже в тени строящегося Большого дома. Связать рациональное с иррациональным, перевести липкий ужас на язык старого доброго милицейского протокола – по силам ли такая задача самому обычному следователю угрозыска?
Страна Советов живет все лучше, все веселее – хотя бы в образах пропаганды. Снимается первая советская комедия. Пишутся бравурные марши, ставятся жизнеутверждающие оперетты. А в Ленинграде тем временем убита актриса. Преступление ли это на почве страсти? Или связано с похищенными драгоценностями? Или причина кроется в тайнах, которые сильные нового советского мира предпочли бы похоронить навсегда? Следователю угрозыска Василию Зайцеву предстоит взглянуть за кулисы прошлого.
На дворе 1931 год. Будущие красные маршалы и недобитые коннозаводчики царской России занимаются улучшением орловской породы рысаков. Селекцией в крупном масштабе занято и государство — насилием и голодом, показательными процессами и ловлей диверсантов улучшается советская порода людей. Следователь Зайцев берется за дело о гибели лошадей. Но уже не так важно, как он найдет преступника, самое главное — кого за время расследования он сумеет вытолкнуть из‑под копыт страшного красного коня…
Вырвавшиеся из блокадного Ленинграда Шурка, Бобка и Таня снова разлучены, но живы и точно знают это — они уже научились чувствовать, как бьются сердца близких за сотни километров от них. Война же в слепом своем безумии не щадит никого: ни взрослых, ни маленьких, ни тех, кто на передовой, ни тех, кто за Уралом, ни кошек, ни лошадей, ни деревья, ни птиц. С этой глупой войной все ужасно запуталось, и теперь, чтобы ее прогнать, пора браться за самое действенное оружие — раз люди и бомбы могут так мало, самое время пустить сказочный заговор.
От издателяРоман «Семья Машбер» написан в традиции литературной эпопеи. Дер Нистер прослеживает судьбу большой семьи, вплетая нить повествования в исторический контекст. Это дает писателю возможность рассказать о жизни самых разных слоев общества — от нищих и голодных бродяг до крупных банкиров и предпринимателей, от ремесленников до хитрых ростовщиков, от тюремных заключенных до хасидов. Непростые, изломанные судьбы персонажей романа — трагический отзвук сложного исторического периода, в котором укоренен творческий путь Дер Нистера.
Мухаммед Диб — крупнейший современный алжирский писатель, автор многих романов и новелл, получивших широкое международное признание.В романах «Кто помнит о море», «Пляска смерти», «Бог в стране варваров», «Повелитель охоты», автор затрагивает острые проблемы современной жизни как в странах, освободившихся от колониализма, так и в странах капиталистического Запада.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
ОЛЛИ (ВЯЙНО АЛЬБЕРТ НУОРТЕВА) — OLLI (VAJNO ALBERT NUORTEVA) (1889–1967).Финский писатель. Имя Олли широко известно в Скандинавских странах как автора многочисленных коротких рассказов, фельетонов и юморесок. Был редактором ряда газет и периодических изданий, составителем сборников пьес и фельетонов. В 1960 г. ему присуждена почетная премия Финского культурного фонда.Публикуемый рассказ взят из первого тома избранных произведений Олли («Valitut Tekoset». Helsinki, Otava, 1964).
Ф. Дюрренматт — классик швейцарской литературы (род. В 1921 г.), выдающийся художник слова, один из крупнейших драматургов XX века. Его комедии и детективные романы известны широкому кругу советских читателей.В своих романах, повестях и рассказах он тяготеет к притчево-философскому осмыслению мира, к беспощадно точному анализу его состояния.
Памфлет раскрывает одну из запретных страниц жизни советской молодежной суперэлиты — студентов Института международных отношений. Герой памфлета проходит путь от невинного лукавства — через ловушки институтской политической жандармерии — до полной потери моральных критериев… Автор рисует теневые стороны жизни советских дипломатов, посольских колоний, спекуляцию, склоки, интриги, доносы. Развенчивает миф о социальной справедливости в СССР и равенстве перед законом. Разоблачает лицемерие, коррупцию и двойную мораль в высших эшелонах партгосаппарата.