Нашествие - [35]

На спутников моих, разумеется, картина эта никакого впечатления не произвела. Постояв пару минут и дав мне оглядеться, Гладис молча двинулась вперед, стараясь идти подальше от ползавших по полу онгерритов. Идти было нелегко, потому что пол камеры был покрыт толстым - кое-где в несколько метров - слоем "гремучек" - твердых образований каплеобразной формы размером в несколько сантиметров. Тяжелые, но очень скользкие, они расступались под ногами с характерным шумом, из-за которого и получили свое название, и порою нога проваливалась в них по щиколотку. Я наверняка отстал бы от Гладис, если бы ни Сухарев, который топал сзади как танк, едва не наступая мне на пятки. Волей-неволей пришлось сосредоточиться целиком на ходьбе, и какое-то время я шел, глядя только себе под ноги и ничего не замечая вокруг. И только когда мы подошли к источнику, заметил, что Гладис пользуется распылителем.

- Зачем вы это делаете? - спросил я.

- Что именно? - она подошла к бассейну, стала снимать баллон.

- Распылитель.

- Потому что имею желание живой вернуться на станцию. Как, наверное, и вы, инспектор. Не теряйте времени.

Сухарев уже снял свой баллон и помог мне сделать то же. По очереди он уложил баллоны на край бассейна, вытянул шланги и опустил их в воду. Потом включил откачку. Гладис отошла на несколько шагов в сторону, присела, отдыхая, на выступ скалы над самым источником. Я сел рядом. С непривычки болели спина и ноги, давненько мне не приходилось так нагружаться.

- В материалах проекта, - сказал я, немного переведя дух и стараясь пока не смотреть по сторонам, чтобы снова не почувствовать тошноту. Распылители указываются как чрезвычайное средство.

- Ну и что?

- Похоже, что их использование вошло у вас в повседневную практику.

- Просто мы используем чрезвычайное средство в чрезвычайной ситуации. И не наша вина, что такая ситуация здесь при каждом спуске.

- А с каких пор спуск к онгерритам стал рассматриваться как чрезвычайная ситуация? - я некоторое время помолчал, но она не сочла нужным ответить мне, и тогда я снова спросил. - Вы же нарушаете установленную протоколом проекта процедуру контакта. Почему?

- А почему мы, ксенологи, вместо того, чтобы работать, чтобы делать дело, ради которого мы здесь находимся, вынуждены таскать сюда каждый день эту дрянь? - кивнула она в сторону баллонов. - Это предусмотрено протоколом проекта? Или, может, нам просто нечего больше делать?

- Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему вам приходится сюда носить бета-треон? - удивился я.

- Да, хочу. Интересно знать, как на это смотрит представитель Академии.

- Что ж, - я старался говорить совершенно спокойно. - Как должно быть известно всем, кто связан с проектом, вот уже полтора года, как идет резкий рост численности онгерритов. Они, как и все живое на Кабенге, требуют для своей жизнедеятельности определенного количества бета-треона. Поступление же бета-треона в источники, как показали многолетние наблюдения, стабильны и едва обеспечивают нужды количества онгерритов, прежде населявшего Кабенг. Отсюда и необходимость в добавочном бета-треоне. Вы удовлетворены моим объяснением?

- Чушь, - сказала она, отвернувшись.

- Что именно - чушь? - я слегка помедлил, прежде чем задал этот вопрос.

- Да почти все - чушь, - она вздохнула и повернулась ко мне. Лицо ее под светофильтром было почти неразличимо, но я почему-то почувствовал, что это очень злое лицо. Я ждал, что она продолжит, но она молчала, и тогда я спросил напрямик:

- Потрудитесь объяснить, что именно вы называете чушью. И почему.

- Ну хотя бы то, - сказала она после паузы. - Что поступление бета-треона в источники остается на неизменном уровне. Видно кому-то в Академии выгодно не обращать внимания на данные наших измерений за эти полтора года.

Я не удивился. Я, наверное, ждал чего-то подобного - после того, что узнал вчера. Но каким, черт подери, образом можно скрыть такие данные так, что даже нашему отделу они оказываются неизвестными?!

И впервые, наверное, я подумал о том, что здесь и так, безо всякого Нашествия может произойти катастрофа. Просто из-за множества таких вот накладок.

Но это, конечно, ничего еще не объясняло.

- Вы знаете, что здесь было бы, если бы поступление бета-треона в источники оставалось стабильным? - нарушила молчание Гладис.

- Что?

- Кладбище. Гора трупов. Можно подумать, что эти вот баллоны, что мы сюда таскаем, хоть сколько-нибудь могут помочь. Это какими же дураками надо быть, - она даже постучала рукой себе по шлему, - чтобы элементарных подсчетов не сделать!? Да для того только, чтобы всех, кто живет сейчас на Каланде, прокормить бета-треоном, нам бы потребовалось трубопровод сюда сооружать! И это ведь касается только тех, кто уже прошел восьмой метаморфоз. А что творится там, глубже, в выводковых камерах, вы себе представляете?

- А что там творится? - спросил я, но она не ответила и снова замкнулась в себе. Действительно, интересно, что же там творится? И вообще, какие они - эти выводковые камеры? Не мне одному интересно - все хотели бы это знать. Или они туда спускались? - подумал вдруг я. Но спрашивать не стал, решив пока отложить этот разговор. Я и так узнал очень многое, и то, что я узнал, мне очень не нравилось. Потому что подтверждало худшие опасения Панкерта, высказанные им в том докладе. Панкерт указывал на принципиальную ошибочность самой концепции воздействия из-за невозможности предсказать поведение существ столь отличных от человека, что в нашем восприятии мира практически не было точек соприкосновения. Взгляды его, конечно, не были оригинальными. Еще во время обсуждения проекта воздействия в 657-м году они высказывались довольно многими авторитетными специалистами. Но теперь вопросы эти ставил человек, знакомый со сложившейся ситуацией, и от того, что суть этих вопросов за девять прошедших лет практически не изменилась, становилось не по себе. Как мы вообще можем понять, что движет существами, воспринимающими внешний мир исключительно через свои поверхностные химические рецепторы? Как понять существо, для которого пространство предстает чисто топологически, причем топология эта, что не перестает удивлять всех исследователей, почему-то не трехмерная, а, как показывают результаты анализа, по меньшей мере одиннадцатимерная. Как понять существо, для которого полностью эквивалентны понятия времени и расстояния? И как понять, кем являемся мы в восприятии этих существ, по каким критериям они оценивают то, что мы делаем для них? За прошедшие годы все эти вопросы так и остались без ответа, и потому-то так пугающе звучал главный вопрос, который задал Панкерт: кому надо, чтобы был осуществлен этот проект воздействия на Кабенге?