Нашествие чужих. Почему к власти приходят враги - [4]

Разумеется, местные масоны, начиная борьбу за свободу, не ставили целью превратить свои страны в «банановые республики». И испанские масоны, начиная революцию, не желали развалить свою державу. Те и другие искренне верили, что под флагами «свободы, равенства, братства» достигнут прогресса и благоденствия. Но действия тех и других умело направляли через масонские структуры политики и воротилы Лондона и Парижа, которые хорошо знали чего хотят, и что должно получиться в результате разыгранной комбинации. Точно так же и русских аристократов-масонов зажигали «красивыми» идеями, подталкивали к революции, в которой выиграла бы отнюдь не Россия.

Кстати, на самом-то деле ничего красивого и возвышенного в выступлении декабристов не было. Половина заговорщиков, взахлеб рассуждавших о конституциях и цареубийствах на ночных попойках, когда дошло до дела, перетрусила и попряталась по домам. Солдат подло обманули — воспользовались тем, что сперва присягали отрекшемуся Константину Александровичу, а присягу Николаю Александровичу объявили незаконной. Бесцельное стояние на Сенатской площади было вызвано не только растерянностью, но и тем, что против царя солдаты и матросы не пошли бы. День был морозным, нижние чины в строю отчаянно мерзли, стояли голодными. Хотя офицерам, понятно, денщики и шубы расстарались доставить, и что-нибудь «для сугреву». Если и было в восстании что-либо героическое, то только смелость генерала Милорадовича, поехавшего уговаривать бунтовщиков и исподтишка застреленного Каховским. И поведение Николая I, решительно возглавившего подавление. Причем как только запахло жареным, большинство офицеров сбежало, бросив подчиненных на произвол судьбы.

Быстрая ликвидация заговора и массовые аресты объяснялись тем, что пойманные декабристы сразу начинали закладывать всех друзей и знакомых. Многих оговорили невиновно, потом их отпускали. Наказание по тяжести совершенного преступления — военный бунт, попытка переворота, значительные человеческие жертвы — никак нельзя назвать чрезмерно суровым. Казнили всего пятерых, главных зачинщиков. Нижних чинов и часть офицеров, вовлеченных в мятеж, даже не исключили из гвардии. Из них составили лейб-гвардии Сводный полк и отправили на Кавказ, искупать вину в боях. Тех, кто очутился «во глубине сибирских руд», непосильной работой не замучивали, в рудниках они трудились по 3 часа в день [148]. А большинство осужденных попало в ссылки. Или со временем переводились с каторги на поселение. Могли получать землю, трудиться — если было желание. Если не было, могли прожить и на пособие от казны. Некоторые, как братья Бестужевы, стали богатыми сибирскими предпринимателями. Другие писали прошения, чтобы их взяли служить солдатами. Но служили, конечно, не в таких условиях, как обычные рядовые. Офицеры из чувства симпатий, по прежним знакомствам, предоставляли поблажки. И давали возможность отличиться, чтобы можно было произвести в прапорщики. После чего декабрист получал право выйти в отставку и ехал домой.

Но даже провал революции принес антироссийским силам огромную пользу. Заработал пропагандистский аппарат, создавая красивый миф о декабристах, окружая их блеском романтики и ореолом мучеников. На этом мифе стали воспитываться новые поколения. И вылепленные яркие суррогаты оказались такими стойкими, что их хватило даже на нашу с вами долю.

Запад исподтишка продолжал сеять в России семена разрушительных идей и поддерживать то, что вырастало из них. Революционеры всех мастей получали за рубежом политическое убежище. В Париже угнездились многочисленные колонии польских сепаратистов. В Лондоне очень удобно устроился Герцен. Получал из неизвестных источников вполне достаточные средства, чтобы не испытывать материальной нужды, безбедно жить, издавать и пересылать на родину «Колокол». Но все оппозиционные движения, «модные» интеллектуальные веяния оказывались четко связаны с политикой западных держав. Англичане финансировали кавказских горцев, посылали корабли с полными трюмами оружия — только из-за этого тяжелая кавказская война затянулась более чем на полвека. И в то же самое время российская «прогрессивная общественность» поливала грязью наши кавказские войска, защищавшие мирное население от горских набегов. Раздуваемые в светских салонах вопли возмущения приводили к снятию со своих постов Ермолова, Власова, Вельяминова и других лучших военачальников, что, в свою очередь, тоже мешало завершить войну [180].

Ну а Франция раз за разом инициировала восстания поляков — и горячие симпатии к ним изливала не только европейская пресса. Те же настроения внедрялись и в российские «передовые» круги. Когда в 1831 г. вспыхнул очередной мятеж с резней русских, а Пушкин осмелился ответить на западные идеологические атаки стихотворениями «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», отечественная «общественность» обрушилась на него с негодованием и презрением. Надо ж, какой дурной тон — до патриотизма докатился! Аналогичная картина была во время восстания 1863 г. «Диктатор» Мерославский руководил им из Парижа, во Франции открыто вербовали добровольцев в ряды мятежников, в Польшу из-за границы хлынули транспорты бельгийских винтовок. Инсургенты тысячами истребляли русских, замучивали пытками пленных, а Герцен захлебывался истерическими статьями, писал в «Колоколе»: «Всю Россию охватил сифилис патриотизма!» — и призывал Запад к объединенному крестовому походу против своего Отечества [180]. Что ж, денежки нужно отрабатывать…