Нашествие арабуру - [4]

Натабура не сразу взял веер, а некоторое время с опаской разглядывал его. Потом потянул на себя. Но пальцы на руке не разжимались. Тогда он дернул сильнее, вырвал из мертвой ладони арабуру веер и устремился вслед за своими. Оказывается, пока он возился с рукой, они успели добежать до ближайших кустов на склоне лощины и подавали ему оттуда знаки, один за одним выглядывая, как суслики.

После этого они помчались дальше, да так, что ветер засвистел в ушах. Афра, приплясывая, пристроился рядом, радуясь тому, что хозяин наконец не тащится, подобно улитке на склоне, а куда-то и зачем-то несется, как перепуганный заяц. Так почему бы лишний раз не повалять дурака? Он хватал Натабуру за руку, почти не прикусывая, и тянул, и тянул вперед что есть силы, прижимая к лобастой голове уши и радуясь, радуясь, радуясь.

Когда они пришли в себя, Язаки с ними не было.

— Где Язаки? — удивился учитель Акинобу и выглянул из-за кустов, прижимая руку к груди — сердце билось где-то в горле. Вроде еще не старый, подумал он. Попить бы, да у них даже воды не было.

— Вот он! — показал Баттусай, который с удовольствием расстался бы с этим обжорой, и вообще, он не понимал, почему учитель Акинобу и Натабура возятся с Язаки. Такого ленивого ученика он сроду не видывал.

Язаки все еще бежал по дороге, как сонный, таща в обеих руках поклажу арабуру. За ним стелился шлейф пыли.

— Брось! — крикнул Натабура, с опаской посмотрев на небо. Вот-вот должен был вернуться иканобори. — Брось!

Но Язаки добежал и только тогда с гордостью швырнул трофеи в сухую траву:

— Во!

— Синдзимаэ![17] — не выдержал учитель Акинобу, хотя Язаки принес полную фляжку воды, разбавленную кислым вином, и они по очереди приложились к ней. — Фух-х-х!..

— Чего это?! — Язаки невозмутимо принялся развязывать куби-букуро[18], из которой, к его ужасу, выкатились четыре головы, да необычные, а маленькие, как у младенцев, однако с усами, бритыми лбами и длинноволосыми прическами самураев. У одного даже сохранилась сакаяки[19], а у другого глаза были открыты и тускло, как у мертвой рыбы, взирали на мир.

— Кими мо, ками дзо!..[20] — только и произнес Натабура, едва не поперхнувшись. Он узнал головы знатных самураев. Кажется, даже субэоса[21] провинции Муцу, с которым был лично знаком. — Это из-под Цуяма. Там было последнее сражение.

— Точно, из-под Цуяма, — поддакнул Язаки, чтобы оправдать свой поступок. — Их никто не обмыл!

Учитель Акинобу скорбно промолчал, а Баттусай, беря у Натабуры фляжку, с удивлением воскликнул:

— А чего они такие маленькие? — и хмыкнул, выражая удивление: как это такие знатные люди дались арабуру?

И так было ясно, что самураи бессильны против пришельцев. Не для того ли их вызвал в столицу капитан Го-Данго, чтобы прояснить данный вопрос? И еще кое-что, о чем можно было легко догадаться по обстановке в стране. Должно быть, он готовил заговор. Должно быть, у него есть план. В этом плане для них, несомненно, отведено место.

— Они их коптили, — высказал предположение обескураженный Натабура. — Оро?![22]

— Нет, вымачивают в соляном растворе, а потом сушат, потом снова вымачивают и снова сушат, — объяснил учитель Акинобу. — Если бы коптили, были бы черными. Мы такое с тобой видели в южной стране Тау. Помнишь?

— Помню, — ответил Натабура.

Тогда он был совсем маленьким и носил мамориготана[23], которым и мухи невозможно было обидеть. Они едва унесли ноги от местных охотников, которых учитель Акинобу устрашил, зарубив троих с такой скоростью, что остальные ничего не успели сообразить, ибо не имели понятия о настоящем катана и искусстве владения им. Зато потом ядовитые стрелы посыпались дождем.

— А здесь что? — Язаки с опаской стал развязывать другую сумку.

Из нее выпала связка сушеных крыс, пересыпанных черным перцем и красными травами — обычная еда арабуру.

— Куриное дерьмо!

Уж на что, казалось, Язаки голоден и всеяден, но и он не мог жрать подобную гадость. Взял да выкинул крыс в горькую полынь, чтобы Афра не соблазнился. Однако Афра не дурак — уже тыкался носом в следующие сумки, в которых, к счастью, оказался рис с овощами и маринованная в уксусе курица. Язаки тут же набил себе еду за обе щеки и, схватив две горсти риса, отступил в сторону. Учитель Акинобу посмотрел на него, как на безумного, а Натабура прочел в его взгляде презрение, хотя знал, что учитель по-своему любит Язаки.

— Головы надо похоронить, — высказал общее мнение Акинобу, которое заключалось еще и в том, что нельзя отдавать останки собратьев на поругание.

Пока вырыли яму в склоне лощины, пока закапывали головы, пока прочитали молитву и сосредоточенно помолчали, другой стороной поля пролетел иканобори. На него даже никто не взглянул — не из-за гордости, а из-за презрения. Но заторопились и, как только скороговоркой произнесли: «Наму Амида буцу!»[24], побежали дальше: вдоль сухой лощины, по краю которой росли редкие акации и которая огибала поле, превратившееся в безжизненную пустыню не только потому, что была засуха, а еще и потому, что несмотря на указания новых властей, крестьяне так и не научились выращивать опунцию для производства конишели