Нашествие арабуру - [15]

— А пахнет-то, пахнет… — прошептал Язаки и пошел, пошел словно завороженный на зов.

Натабура едва успел ухватить его за руку:

— Стой!

— Уйди! — Язаки вырвался.

— Да стой же! — Натабура уже крепко держал его.

— Ксо! — Но Натабура ухватил его за талию.

Силен был Язаки, и они несколько мгновений боролись на краю черной выворотни, в которой шевелилась земля. Потом Натабура сделал то, что никогда бы не сделал с другом: резкий удар в шею лишил Язаки сил, и он упал на колени, закашлялся до хрипоты, но все равно пытался ползти. Одной рукой он даже коснулся копоти. У Натабуры не было времени, чтобы посмотреть на последствия этого поступка, да и он боялся это сделать, а только оттаскивал Язаки в сторону.

Вдруг Ваноути, который до этого спокойно стоял у сосны, произнес загробным голосом.

— Я тоже люблю лесной запах… не надо… не надо… проявлять малодушие, — и сделал шаг к поляне.

— Стой! — Натабура изловчился и ухватил и деда.

Дед взглянул на него бессмысленными, как у пьяного, глазами:

— Каждый человек пытается найти оправдание, чтобы жить! — выдал он, рванулся и оставил в руке Натабуры клочок ветхой ткани кимоно.

Натабура отбросил Язаки подальше и дернул Ваноути за ногу. Легок был дед Ваноути и поэтому отлетел к подножию холму, как сучок, а толстый слой хвои смягчил падение. После этого Натабура занялся Язаки, который, как червяк, упорно полз к черной выворотне. Он взвалил друга на спину и потащил прочь. Хорошо еще, что Афра был послушным и никуда не совался, а то у Натабуры не хватило бы сил справиться со всеми.

— Идем, — Натабура взглянул в умные глаза Афра, — охраняй нас, охраняй!

Афра все сообразил. Шерсть на загривке у него встала дыбом, в горле родилось тихое ворчание, и он заходил, заходил вокруг, выискивая противника и одновременно не спуская с хозяина взгляда. Затем взлетел, сделал круг над соснами и опустился рядом. По его реакции Натабура понял, что ничего им пока не угрожает, кроме выворотни.

Отступили они в лучших традициях дзэн, ибо обстоятельства требовали податливости, внутренней стойкости, а не упрямства. Взобрались на холм, поросшим соснами, кустарником и бурыми поганками, и огляделись: со всех сторон чернели рыхлые выворотни. И здесь, и здесь, и там — на соседней поляне, и еще дальше — между холмами, и даже позади, где, по идее, их и не должно было быть — вдоль тропинок, а стало, вроде бы, даже больше.

— Оро?! — воскликнул пораженный Ваноути.

— Вот-вот, и я о том же… — произнес Натабура, укоряя его в том, что они попали в такое место. Ведь обещал же вывести. Обещал, а привел в какое-то гиблое место, где даже иканобори не летают.

Действительно, за все время они не видели ни одного пятипалого дракона. Было чему удивляться, ибо драконы арабуру были вездесущи, как хвоя под ногами.

На вершине холма, где дул слабый ветерок, одуряющий запах лесной земляники заметно ослаб. Натабура выплюнул сосновую иголку, еще целую жменю вытащил из-за пазухи. Язаки быстро пришел в себя, крутил головой, но не мог вымолвить и слова. Да и Ваноути, похоже, обрел контроль над собой. По крайней мере, его черные, как угли, глаза вполне осмысленно смотрели на мир.

— Слышь, дед, — спросил Натабура, на всякий случай все еще держа Язаки за руку, — что это такое?

— Проплешины это, проплешины… — произнес Ваноути, в волнении крутя головой.

Он не узнавал мест. Несмотря на запрет, он долгие годы тайно хаживал в столицу. Смолоду ему нравился квартал Ёсивара[57], где в большом количестве обитали сладкие юдзё[58]. И хотя квартал был обнесен высокой стеной и окружен глубоким рвом с водой, Ваноути умудрялся проникать за стену в любое время суток. Там он себе и нашел жену. Выкупил ее и привез в деревню. Правда, девушка от него сбежала, как только вкусила прелести деревенской жизни, оставив на руках с младенцем-сыном. Через двадцать лет сына забрали на войну, и он не вернулся из-под Явата, где бился простым асигару на стороне Акииэ[59]. Так Ваноути остался с невесткой и внуком Митиёри и занялся торговлей шелком, и все бы было хорошо, но любовь к женщинам сыграла с ним злую шутку, и на старости лет он остался ни с чем. Втайне дед Ваноути мечтал снова попасть в квартал Ёсивара и отыскать свою непутевую жену. Уж очень ему хотелось посмотреть, какой она стала.

— Какие проплешины? Хоп! Никогда не слышал.

— Это потому что молодой, — снисходительно объяснил Ваноути, глянув на него, черными, как угли, глазами. — А проплешины известно какие — бомбибога.

— А раньше ты их видел?

— Нет.

— Тьфу, ты! — возмутился Натабура.

— Но слышал, — невозмутимо пояснил Ваноути.

— От кого?

— От деда своего.

— От деда, от деда! — передразнил Натабура, давая понять, что не верит ни единому слову.

Так можно было, ничем не рискуя, сослаться на кого угодно, даже на Будду, который не любил возвеличивания и который в своей непознаваемости был подобен этому лесу, потому что проповедовал естество всего живого и неживого. Пожалуй, у Будды была только одна слабость — отрицание всех отрицаний. Непросветленному человеку в этом можно было запутаться, как в трех соснах, а просвещенному учение казалось страшной тарабарщиной, потому что не основывалось ни на сутрах, ни на трактатах, ни на учениях, а лишь на безотчетной вере и постижении самого себя.