Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941) - [45]

Но к делу! Филипповские староверы неизбежно сталкивались с теми же бедами, от которых бежали их отцы: хозяйство, привычка к своей земле и родному углу, неизбежные браки с чужими, а за этим – вновь и вновь исправник, правительственный миссионер и всякая мирская нечисть. На человеческие слабости искони ловился человек, как карась на приманку! Кончалось это тем, что наиболее стойкие вновь принуждены были уходить. Но куда уходить, когда леса повырубили и везде исправники и миссионеры? Как сохранить красоту неприкосновенной, когда всюду проникли чужие ростки? Явились «странники», как наиболее последовательные и чистые потомки первоначального старообрядчества. Было это при Екатерине, а развивалось потом, в особенности в наиболее «гонительные времена», вплоть до наших дней. Странники били в корень! Если наши бедствия от тяги к хозяйству, к своему углу, к покою, в котором можно за компромиссы соблюдать хоть тень древней красоты, то надо, очевидно, от всего этого отказаться и сказать себе раз и навсегда: «не имам зде пребывающего града, но грядущего взыскуем» – «у нас нет города, то есть огражденного места здесь, но мы странствуем в поисках грядущего!» Люди стали считать грехом иметь постоянное место жительства, постоянный кусок хлеба, паспорт и приписку к месту, – стали жить исключительно будущим. Древняя красота – «град Китеж» – окончательно опустился для них на дно Святого озера, чтобы воскреснуть в свое время в далеком, далеком будущем. Нынешняя жизнь не имеет никаких намеков на оседлое, на надежное, на устойчивое: она вся в стремлении, в странствии, в движении! Если у них есть намек на хозяйство и имущество, то только общинное, от которого питаются странники данной округи. Так, например, сейчас за Диевым Городищем Ярославской губернии есть мельница, записанная на частное лицо, на самом деле принадлежащая местной общине старообрядцев (странников), получавших через своих «большаков» хлеб от этого производства. Наиболее строгие странники отрицаются и от этого общинного хозяйства и считают необходимым жить исключительно подаянием, полагая, что этим самым они воспитывают в себе силу закаленного смирения, а в других – силу человеческого милосердия. Естественно, что умереть «дома» или «в доме» для последовательного странника есть уже измена своему мировоззрению: он должен умереть на ходу, в прогоне, в лесу. Чувствуя приближение конца, странник уходит и просит зарыть его в лесу. Вот тут возникают иногда уродства, когда те, кого просят, считают возможным «ускорить дело» и, приводя человека в лес, приканчивают его. Это позднейшее уродство, рожденное, конечно, эгоизмом людей, не имеющих досуга ждать, когда умирающий отойдет. Первоначальная же идея понятна: человеку хочется, из верности своей страннической судьбе, умереть на ходу, в природе, под небом, в лесной заросли, где нет намека на дом и хозяйство. Все в этой жизни относительно – ради той безотчетной красоты всечеловеческого общения, которая далеко впереди! Все «грады» и «укрепления», которые пробовал понастроить себе человек для своего обеспечения, имеют преходящее и относительное значение, насколько ими продвигается историческая дорога человечества к Истине; и все они вредны, насколько они хотят самоутвердиться и объявить себя претендующими на «абсолютное значение», заграждая тем подлинную задачу Будущего: «грядущего взыскуем». Таковы наши странники, бедные мужики заволжских весей – отдаленные духовные потомки еврейских пророков, бежавших от городов и благ современного им человеческого жилья, предвидя их неизбежную гибель во имя Будущего!

Я спрошу Вас: кто мудрее – исправники, священники, профессора и министры, которые при Екатерине и Николае I объявляли, что своей политикой строят нерушимый «зде пребывающий град Великой России», или темные мужики-странники, принципиально уходившие ото всего этого кровавого и блестящего тризнища в убеждении, что всему этому конец на носу и только Правда пребывает и ведет к всечеловеческой радости? Я думаю, что странники мудрее!

С далекого детства я чувствовал себя с ними, а не с исправниками, священниками, профессорами и министрами, хоть и попал сам в профессора! Но я – профессор-странник, не верящий идолам, хотя бы и «точных наук», ибо я убежден, что человек и его лицо превыше всего и только та наука прекрасна, которая предуготавливает всечеловеческое общение человеческих лиц. До этого и ранее этого все относительно и преходяще, как река, непрестанно уносящая свои воды в море.

Но теперь об Эйнштейне. Традиционная рационалистическая наука строилась искони на монархический лад, как и старые общества. Дело здесь в том, что человеческий ratio, рассудок или разум, всегда солипсичен, всегда один и хочет быть один. Он хочет построить мир, исходя из своих предпосылок и рассуждений, как будто бы не существовало никакого другого и не было разума, кроме него. Дать законченную в себе систему теорем, не опирающихся ни на какие чужеродные предпосылки, – вот вожделение и схоластического, и картезианского ratio, стремящегося быть принципиально один на один с собою.