Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941) - [43]

…На руках Надежды Ивановны скончались мои старики, начиная с тети Анны, моей воспитательницы. Она была как бы живой связью для меня с ушедшей семьею и старыми друзьями. Теперь обрывается и эта связь, и мои старики как бы уходят еще раз от меня. Это облегчается только тем сознанием, что и сам я на выходе…

Письма к Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

1

2 ноября 1927

Состояние счастья – самое глухое, глубокое состояние человека. Это состояние наибольшей глухоты ко всему, что делается в жизни, кроме тебя. Без сомнения, в своем несчастии человек всегда виноват сам. Но это совсем не значит, что нужны жадные и трепещущие руки, чтобы урвать и вернуть себе призрак своего счастья! Еврейские пророки и христианство делают переворот в жизни в смысле, что ставят состояние счастья на его настоящее место – как более или менее неизбежную тяготу для каждого из нас; но решительно низводят его с того пьедестала, на котором оно стоит для натурального человечества, для Ренессанса, для современного француза, для молодого Льва Толстого, для того, чем живет вся по-своему счастливая улица.

Можно сказать, что пророки и христианство углубляют именно состояние несчастья и страдания, ибо стремятся обострить слух и чуткость к окружающему несчастию братьев. А ведь это, пожалуй, наибольшее несчастие – переживать со всей чуткостью несчастье мира и людей вокруг! Но все это делается потому, что переживание своего горя и несчастья обостряет твой слух, открывает зрение и сердце, как ничто другое (вспомните «Пророка» А. С. Пушкина), ибо ведь если болит душа, то это значит, что она беременна, она перед творчеством, точно туча, из которой скоро блеснет молния! Вдохновение ведь всегда в грозе и буре! И мне всегда казалось бедою, когда человеческая любовь заглохнет в «счастии», любовь так бесконечно важна и драгоценна для нас именно потому, что она – гроза и буря, из которой рождается вдохновение, обостряется зрение, открывается слух: но все это только до тех пор, пока она не заглохнет в «счастии».

В основе миросозерцания пророков и христианства как бы великий парадокс: не бойся несчастия, углуби его для себя, чтобы было больше счастия, уже не одно индивидуальное и замкнутое, «личное», но счастие общее и для всех открытое. <…> Итак, что же из того, что кости болят от несчастия! Неужели прибегать к «наркозу» и забвению, к самообману, к зарыванию головы в песок, как делает страус, спасаясь от врага? Достойно человека – идти врагу и несчастию навстречу, с открытыми глазами, когда у врага и несчастия есть пребывающие причины! Когда жадные и трепещущие руки протягиваются за призраками «счастия», забывая о несчастии людей вокруг, получается поистине лишь вящее несчастие раздробленной обывательской жизни, где каждый замкнут от всех других!

Пусть беременеет мир, чтобы пришла ему радость, открытая для всех и для каждого всякого человека, приходящего в мир!

Пророки зачали, христианство рождает, социализм поднимает великую опору. И мы имеем счастие жить в этой грозе и буре! Она не даром собралась над головой человека, пусть не уклоняется от нее и стоит прямо голова человека: мне кажется, что само слово «человек» говорит о том, что это вечное чело – вечно поставленное прямо, вверх. И пусть человек из страха перед несчастием не припадает на землю, как четвероногое!

Вот когда-то молодой Л. Толстой, а потом М. Горький, а теперь М. Пришвин говорят, что «всякий человек обязан быть счастлив», ибо несчастие всегда есть недоразумение, и недоразумение надо устранить! Все это так, и все это звучит, как трюизм. Конечно, всякий обязан быть счастлив и несчастие – недоразумение. Но ведь по-настоящему, по-человечески человек может быть счастлив только со всеми, не замыкаясь ни от кого, и только тогда, когда устраняется недоуменное несчастие всех! Замкнуться от других, от братьев, чтобы создать себе свое отдельное счастие – значило бы замалчивать недоразумения, но не победить их; это значило бы опуститься на четвереньки и опустить вечное чело человека!

Счастливыми мы можем быть только вместе все! Оттого так ужасно переживать разделение – оно хуже смерти!

И оттого так прекрасно для нас всякий раз, как налаживается общение, – оно есть проблеск настоящего общего человеческого счастья, вдохновения и жизни. А пока что же мы можем сказать наверное? Жадные и трепещущие руки, тянущиеся за своим отдельным, «личным» счастием, во всяком случае плохи, ибо ведут к разделению. Счастье приходит к нам пока только как прекрасный гость. Если этот прекрасный гость так мил, что задерживается у тебе подольше, то это величайшая радость, которая светит не только тебе, но, отражаясь от тебя, и всем другим, кто тебя встречает. Но нельзя и кощунственно пытаться удерживать прекрасного гостя, когда он уходит. Своею жадною рукою ты только повредишь ему, прекрасному гостю, вместо благодарности. Пока что чередующаяся смена дней и ночей, весны и осени, жизни и смерти – имеет, видимо, свои резоны. Нельзя быть все время под солнцем, нельзя быть все время во вдохновении. «Дух, где хочет, дышит: голос его ты слышишь, но не знаешь, откуда он приходит и куда уйдет». Человек – художник жизни. Он не может жить без вдохновения. Но вдохновение – прекрасный гость. По поводу «Охоты за счастием» М. М. Пришвина. Дорогой Фане Гинзбург на память от глубоко уважающего ее.