Наша игра - [116]

– Я ненавижу свое имя. Свое грязное, проклятое имя. Если бы они выжгли его на мне каленым железом, я не ненавидел бы его больше.

– Почему?

– «Эй, черножопый, как насчет Чечеева?» «Нет проблем», сказал я. «Это имя черножопого, но не слишком. И звучит отлично». Любой другой ингуш, если назвать его черножопым, убьет вас на месте. А я? Я наемник, я шут. Их белый негр. Я произношу их оскорбления еще до того, как они откроют рот. «А как насчет Константина?», спрашивают они. «Нет проблем», отвечаю я. «Великий император, знаменитый блядун». Но особой потехой для них было отчество. «Слушай, черножопый, давай-ка мы сделаем тебя немного евреем, – сказали они, – это собьет их со следа. У Абрама было много сыновей. Одним больше, одним меньше – он не заметит». Поэтому я черножопый, и я еврей, и я все еще улыбаюсь.

Но он не улыбался. Он был в яростном отчаянии.

– Что вы сделаете, если я найду его? – спросил он, вытирая горлышко фляжки рукавом.

– Скажу ему, что он пошел по дороге несчастий и увлек за собой свою девушку. Скажу ему, что в Англии из-за него уже убиты три человека.

Он оборвал меня.

– Три? Уже три? Помните любимый анекдот Сталина? Когда в автокатастрофе погибают трое, это национальная трагедия. Но когда целый народ выслан и половина его погибла, это статистика. Сталин был великий мужик. Куда до него Константину.

Но я решительно продолжал:

– Они совершили грандиозное мошенничество они занялись незаконной торговлей оружием, они поставили себя вне закона…

Он поднялся и с заложенными за спину руками встал посреди сцены.

– Какого закона? – спросил он. – Какого закона скажите на милость? Какой закон, скажите мне, Ларри нарушил?

Я начинал терять терпение. Холод делал меня отчаянным.

– Каким законом вы тычете мне в нос? Британским законом? Русским законом? Американским законом? Международным законом? Законом Объединенных Наций? Законом тяготения? Законом джунглей? Я не понимаю этих законов. За этим послали вас они – ваша Контора, моя Контора, такой чувствительный и такой добрый полковник Зорин, – чтобы читать мне лекции о законе? Они нарушили все свои законы, которые сами же и написали! Они не сдержали ни одного своего обещания нам. Любое их похлопывание по плечу за последние триста лет было ложью! Они убивают нас в деревнях, в горах, в долинах, и они хотят, чтобы вы рассказывали мне о законе?

Его гнев подхлестнул мой собственный.

– Никто не посылал меня, вы слышите? Это я нашел дом на Кембридж-стрит, это я услышал, что вы посещали Ларри в Бате, это я все это сопоставил, это я отправился на север и обнаружил трупы. И это мне потом пришлось бежать за границу.

– Почему?

– Из-за вас. Из-за ваших интриг. И Ларри. И Эммы. Из-за того, что меня заподозрили в пособничестве ЧЧ. Меня едва не арестовали, как Зорина. Из-за вас. Мне нужно его видеть. Я люблю его. – И, как настоящий англичанин, я поспешил уточнить: – Я ему обязан.

Обернуться меня заставил шорох из тени, а может быть, просто желание отвести глаза от его яростного взгляда. У двери сидели Магомед и Исса, наклонив головы друг к другу и наблюдая за нами. Двое других сторожили у окна, а третий на примусе готовил чай. Я снова посмотрел на Чечеева. Его усталый взгляд был все еще устремлен на меня.

– Вам, наверное, не давали пощечин, – предположил я, опасаясь, что могу спровоцировать его на действия. – Могу я поговорить с кем-нибудь, кто может мне сказать «да» вместо «нет»? Может быть, вы отведете меня к вашему главному вождю? Может быть, вы отведете меня к Башир Хаджи и позволите мне поговорить с ним?

Произнеся это имя, я почувствовал, что в комнате сразу возникло напряжение, словно воздух разом сгустился. Уголком глаза я заметил, что страж у окна повернул в нашу сторону голову, и ствол его «Калашникова» повторил это движение.

– Башир Хаджи мертв. С ним убиты многие наши люди. Мы не знаем, кто. У нас траур. Похоже, это не делает нас добрее. Возможно, что у вас траур тоже.

Смертельная усталость овладела мной. Казалось, что дальше бороться с холодом бесполезно. Чечеев стоял, прислонившись к стене в углу сцены с руками в карманах, и его бородатая голова тонула в воротнике его длинного пальто. Магомед и Исса впали в своего рода транс. Только молодые люди у окон не казались заснувшими. Я попытался заговорить, но язык не слушался меня. Но я, наверное, все-таки сказал все, потому что я услышал ответ Чечеева, не помню, по-английски или по-русски.

– Мы не знаем, – повторил он. – Это случилось в деревне высоко в горах. Сначала говорили, что двадцать, теперь говорят, что двести. Трагедия стала статистикой. Русские применили оружие, о котором мы прежде не слышали. Это все равно что с ружьем против бомбардировщика. Ты не успеваешь даже выстрелить, а они уже изжарили тебя. Люди кругом так напуганы, что разучились считать. Хотите?

Он протянул мне фляжку. Я сделал долгий глоток.

Как-то неожиданно наступили сумерки, и мы сидели вокруг стола, ожидая продолжения поездки. Чечеев сидел во главе стола, а я рядом с ним, озадаченный охватившими меня чувствами.

– А все его дивные субагенты, – сказал он, – это вы придумали их?