Наша древняя столица - [30]

Так и тянулось несчётные годы,

Стало расти недовольство народа.

Видят бояре — плохие дела:

Как бы толпа бунтовать не пошла!

Эти волненья боярам знакомы,

Надо скорее упрочить законы!

И созывается Земский собор:

Думные дьяки явились во двор.

Сердятся, спорят, бранятся, кричат,

Перья писцов на бумаге строчат,

Роются думные в сборниках разных,

В старых судебниках, в книгах указных,

В древних приказах, в законах всё рыщут

Да подходящих порядков всё ищут.

То, что им выгодно, то и берут.

Книга огромная выросла тут;

В ней все законы господского права

Были статьями уложены в главы.

То Уложенье, увидевши свет,

Прожило двести без малого лет.

Только всё это не к пользе народной —

Были законы дворянам угодны,

А уж крестьянам несло Уложенье

Столько позора, беды, униженья,

Так забрала кабала мужиков,

Как не бывало с начала веков.

Где б ни скрывались холопы отныне,

Числились всё ж при своём господине;

Где бы ни сеяли хлеб на земле,

Хлеб был господский, холоп — в кабале.

Стали законы безжалостно строги,

Тащат с народа оброки, налоги.

Деньги двору государя нужны,

Где бы достать их для царской казны?

Лучшего средства, пожалуй, и нету,

Как отобрать у народа монету,

Брать по оброкам одно серебро,

Медью на рынках платить за добро.

И постепенно исчезло с базаров

Всё серебро. А в оплату товаров

Вместо серебряных денег пошли

Медные, быстрой чеканки рубли…

Царь Алексей запирался в моленной,

Богу молясь о «грехах всей вселенной»,

Будто не знал, что вокруг в час моленья

Именем царским творят преступленья.

Что ему было до скорбей людских!

Вечер у всенощной благостен, тих,

Ладана дымка чудесная…

На небе солнце — ив тереме солнце,

На небе месяц — ив тереме месяц,

На небе звёзды — ив тереме звёзды,

Вся красота поднебесная!

Завтра к обедне пойдёт он с утра.

В царских подвалах полно серебра…

Царская власть эти деньги копила,

Царская власть — это хитрая сила.

Годы прошли. На тринадцатый год

Поднял обманутый русский народ

Знамя бунтарское, вечно живое,

Над непокорной своей головою.

1662 год

МЕДНЫЙ БУНТ

Был ли в Коломенском ты под Москвою?

Там повстречался ль с легендой живою?

Древняя сказка живёт до сих пор —

Белый воздушный старинный собор.

Больше таких мы, пожалуй, не встретим.

Выстроен он при Василии Третьем.

Тут простоял он четыреста лет,

Много он видел событий и бед.

А под холмами несчётные годы

Катит Москва-река древние воды.

В утренней дымке собор в серебре,

Возле собора стоит во дворе

Башня, что звонницей прежде служила.

В этих постройках великая сила

Русского зодчества. Тут же как раз

Маленький домик — Стрелецкий приказ.

Входишь — и сразу от двери, с порога

Неумолимо, спокойно и строго

Прошлое наше встаёт пред тобою

С горькой, кровавой народной судьбою.

Тут под решётчатым низким окном 

Лавки, покрытые красным сукном,

Образ чернеет над низкою дверью, 

Книги и свитки, гусиные перья,

Свечи в шандалах на длинных столах, 

Зелень и ржа на цепях-кандалах.

Что же тут было? Стрелецкий приказ 

Всё нам, читатель, напомнит сейчас…

Чудный дворец близ коломенской церкви 

Выстроил царь. Все хоромы померкли

Перед дворцом деревянным резным,

Звался недаром он «чудом осьмым».

Нету дворца деревянного ныне,

Да не бывало б его и в помине,

Если бы мастера тонкий резец

Нам не оставил его образец,

Тот, что в приказе стоит под стеклом,

Напоминая о чуде былом.

Кто же построил то «чудо осьмое»,

Чудо затейное, всё расписное?

Плотники, два крепостных из крестьян —

Сенька Петров да Михайлов Иван

Делали дивные эти дела:

Разные башни, шатры, купола,

Кровли, крылечки, колонки витые.

А на стенах кружева золотые,

Ветки, гирлянды и нити из бус

Резал Арсений, старик белорус.

Всё расписное, на всём позолота,

Львы охраняли резные ворота,

И уж, наверно, видали они

То, что случилось в июльские дни.

С летней зарёю, лишь птицы запели,

Царь поднимался с пуховой постели.

Быстро откинул в покое своём

Ставень дощатый с фигурным «репьём»,

Глянул в оконце, как в храме соседнем

Дьякон готовился к ранней обедне;

Кликнул постельничих, сел на кровать

И приказал им себя одевать.

В этот же час на Лубянке, в столице,

Вдруг появились безвестные лица,

Грамоту ловко прибили к столбу,

Грамотой этой собрали толпу,

Скрылись в толпе, словно канули в воду,

Кто-то читал об измене народу

Двух Милославских — родни из дворца,

Шорина-гостя, большого купца,

Ртищева тоже, любимца царёва.

Слушали люди от слова до слова,

Как продают их бояре-дворяне,

Медные деньги украдкой чеканя,

Как серебро убирают в подвалы,

С польскими панами мало-помалу

Дружбу вести начинают они,

Всё с позволенья царёвой родни.

И закричали тогда москвичи:

«Долго ль нас будут душить палачи!

Братцы, к царю, к государю всем миром!

Нам ли страшиться, убогим и сирым,

Нечего взять с нас! Эй, братцы, идём,

Мы государю ударим челом!»

Тесно в толпе. Москвичи раскричались,

Царские дьяки верхами примчались,

Чтобы письмо оторвать от столба,

Но не позволила дьякам толпа.

В этой сумятице, ругани, драке

Не уцелели бы царские дьяки,

Если б на конях от мести суровой

Не утекли подобру-поздорову.

Только успели они улизнуть,

Хлынул народ на коломенский путь.

Шли на усадьбу к царю горожане,

Шли кузнецы, батраки и крестьяне,

Шли к государю-царю мастера,

Шли и надеялись — ждали добра.

Царь Алексей в это время в соборе