Наш знакомый герой - [19]

Да, знал Гусаров и это. Он прошел всю школу отчаяния, ничего не пропустил, не прогулял. Знал, что выражают человеческие лица и сколько достоинства может быть даже в безвыходной затравленности.

Надолго растянулся в его сознании миг ее взгляда. Надолго впечаталось в память ее лицо, все неправильное и переменчивое, именно этим-то и замечательное. Два ее огромных уха розовели на заходящем солнце… Это были локаторы, не уши, целые агрегаты, при случае эти уши могли бы сойти и за крылья. Вот уж  л о п у х и. И вся эта девочка была действительно лопухом, неизвестно для чего созданным природой. Отнюдь не для красоты, нет. Сам Гусаров был тоже из таких — низкорослый, с кривоватыми ногами, со слишком длинными руками. «И-эх! Мы мальчишки-ежики, не боимся ножика»! Миг длился взгляд. За миг понял он свое родство с ней.

— Цып-цып-цып… — позвал он своих подшефных. Те обернулись и подошли. Он молча и лениво дал каждому по оплеухе: — Геть отсюда!

Подростки мало что поняли, но улетучились. Гусаров же сел рядом с девочкой, отодвинув в сторону стопку растерзанных учебников.

— Что читаем? — спросил он.

Она молча показала ему обложку книги. Это был один из тех непотребных толстенных романов, которые иногда вдруг выплывают среди других книг, зачитываются до дыр, а потом исчезают, не оставив по себе ни памяти, ни каких бы то ни было чувств.

— Разве можно в ущерб учебе читать такую дрянь? — назидательно спросил Гусаров.

— Это не дрянь, это про жизнь, — заступилась девочка.

— Про жизнь есть книги и получше. Например, «Война и мир».

— Знаю, проходили.

— И в каком же ты классе?

— В десятом.

— Кончаешь школу, что ли?

— Да, вот заниматься сюда пришла.

— Почему не дома?

— Дома негде.

— Как тебя зовут?

— Лохматая.

— Это кликуха, что ли?

— Чего? — не поняла девочка.

— Кличка?

— Нет, фамилия. А имя — Женя.

— А я — Андрей Гусаров. Не слыхала?

— А почему должна была слыхать?

— Потому что, между нами, девочками, говоря, — я вообще-то поэт. И довольно известный.

— Я про Евтушенко слыхала, даже на вечере была… А вот про вас…

Зачем, почему, с какой стати начал Гусаров болтать, захлебываться в ноздревском вранье, как удалось этой девчонке спровоцировать его на это? Непонятно до сих пор. Но он врал много и отчаянно. Она же, судя по ее лицу, верила. Верила, что стихи Заболоцкого написал Гусаров, верила, что он ведет лито при калошной фабрике (объявления о наборе в лито были расклеены по всему району), верила, что он недавно приехал из Парижа, а сейчас собирается в Лондон. Всему она верила. Как совмещалась в ней высокомерная затравленность с такой доверчивостью — неизвестно.

Она со светящимся лицом и горящими ушами слушала стихи Блока (их, конечно же, написал тоже Гусаров), а потом вдруг пылко вскрикнула:

— Это даже лучше, чем Евтушенко!

— А у тебя есть вкус, детка! — Гусаров похлопал ее по плечу.

Она улыбалась польщенно и робко, так, что ему даже делалось стыдно своей лжи, но он не мог отказаться от такой удачи. При чем же здесь удача? Как она увязывалась с существом, встреченным однажды в сумерки в Таврическом саду?

А уж так одинок был Гусаров в этом ставшем ему чужим городе. Что интересовало тех, кто окружил его со змеиной добротой по выходе из тюрьмы? Кого-то его уголовное прошлое, кого-то — как он одет и сколько зарабатывает, а кого-то и вещи пострашней — нельзя ли приспособить его к небольшому, но прибыльному, в случае удачи, дельцу. Ну, а если неудача, так ведь ему не привыкать. И абсолютно никого не интересовало то, совсем другое, что он приобрел за тяжкие годы отлучения от общества. А он много передумал, многое прочитал, и чтение не было бесполезным — ведь читал человек, уже сильно траченный болью и страданием.

В тюрьме Гусаров попробовал писать. Разумеется, стихи. С оказией переслал их знаменитому поэту. Поэт похвалил отдельные строки, отметил разум Гусарова, но нашел, что лучше бы тот попытался писать прозу.

Вот откуда взялась у Гусарова ложь насчет того, что он, дескать, поэт, а тут приплелось еще это лито, чужие стихи и все прочее.

Миру, в который окунулся Гусаров сразу после тюрьмы, стихи не были нужны. Дешевые девки, полууголовные приятели, порочные подростки — кто из них нуждался в Блоке и Заболоцком? Девки уступали и без стихов, за пол-литру. Приятелей тоже больше занимала пол-литра.

Были ли у него какие-нибудь грязные мысли насчет этой некрасивой девочки? Нет. Не было. Не потому, что она некрасива, не потому, что молода и он боялся ответственности, — нет. Просто она была человеком его, гусаровской, стаи, хотя он и сам еще толком не знал, к какой стае, или стаду, принадлежит. Он не вникал в то, что она говорит, — да и что такого важного она могла сказать в свои семнадцать, — но он упивался тем, как она слушает. Он много знал. И он нуждался в слушателе, причем в доверчивом слушателе. На глазах у девочки он потрошил себя и выбирал все лучшее, все мало-мальски пригодное для будущей честной жизни.

Вот потому-то их первая встреча не стала последней…

* * *

Вот потому-то их первая встреча не стала последней. Потому в один прекрасный момент Гусаров явился на занятия лито при калошной фабрике в скромной роли пробующего свои силы молодого автора. Вранье оказалось в руку.