Наш Современник, 2009 № 01 - [91]
Редакция журнала "Наш современник" сердечно, от души поздравляет своего автора и соратника, ученика Юрия Кузнецова, неутомимого вожака писателей Вятского края с шестидесятилетием!
h‹)lll',{
ВИТАЛИЙ СЛИНЬКОВ
я выносил
НОВЫЙ год
Лечу в распахнутый рассвет Набраться свежих сил, Мне с малых лет запрета нет - Здесь всё исколесил.
Дышу! И радостно в груди, И холодно во рту. Снег осчастливил лик земли, Посеяв доброту.
Он закружил, он отбелил Все стороны души. Страницу белую открыл Хрустящую - пиши!
Крадётся ночь, мрачнеет небо снова, Темнеет бездна океана за кормой.
СЛИНЬКОВ Виталий Иванович - коренной дальневосточник, по профессии моряк, ныне занимается сельским хозяйством. Автор книги стихотворений "В тревоге деревенская душа". Живёт в посёлке Шкотово
И шум воды, и гул винта стального Пытаются отнять у нас покой.
В иллюминатор бьёт волна шальная, Стараясь с грохотом пройти через стекло. За ней готовится к прыжку очередная, Но так же, промахнувшись, стонет зло.
Завыли мачты, разбросав антенны-нити, Скрип переборок не перестаёт… И наше судно в этой смертной прыти На борт ложится, вновь и вновь встаёт.
Я, с детства труд узнав не понаслышке,
Стал кочегаром в юные года.
Один стармех мне, помню,
"выел кишки",
И я его запомнил навсегда.
Мы шли тогда последним караваном
(В Приморье, дома, лилия цвела).
И покрывались северным туманом
Обычные полярные дела.
И хоть мы все сработали красиво,
Бывает ветер в Арктике жесток.
Торосами Айонского массива
Отрезан путь нам во Владивосток.
Спит Заполярье в проледи тумана.
Гружёные суда, торосы, мы…
Я не забуду мыс Большой Баранов
И перемычку в устье Колымы.
Латали судно, падали, хромали.
И водолазам в Арктике не мёд.
На левой снова лопасть обломали,
На правой вовсе винт ушёл под лёд.
Ну вот и влипли вместе с пароходом.
И далеко, конечно, от земли.
За вахту самым "самым полным" ходом
И метров сто пробиться не смогли.
"Вирал" я шлак, искусно "дёрнув" топки.
И "продувал" я грязные котлы.
Мы были, как вороны после трёпки,
А нам внушали, будто мы орлы.
Сегодня так никто не станет гнуться -
Моряк теперь расчётлив, да не смел.
Я мог зачахнуть, сажей задохнуться,
Но умереть я права не имел.
Скажу сейчас я, жизнь свою итожа,
Уверен был не только капитан:
Мы для России сделаем, что сможем,
Мы приведём последний караван!
Убогий быт довёл уже до рвоты.
Здесь сто "ого!" и тысячи "хи-хи".
Меня съедают вечные заботы,
Не оставляя время на стихи.
На огороде можно стать горбатым.
Чинить опять придётся коридор.
Не знаю, как становятся богатым,
Но при моих достатках - это вздор!
Своим трудом людей не очаруешь,
Которых жизнь "до ручки" довела.
Куда ты прёшься, если не воруешь,
В почётные товарищи села!
Хвались на речке мизером улова
И создавай с бутылкою уют…
Вот разве слово, разве только слово
Пенсионеру нищему дают.
СПОР О КЛАССИКАХ
Да что мне Блок! Со всем его приветом…
Ему всю жизнь давали быть поэтом!
Я ж вырос в подворотне, будто пёс,
И множество такого перенёс,
В каком навряд ли выживет собака.
Ловил чутьём по знаку и без знака:
Вот этот может с пьяни натворить,
А тот сейчас попросит закурить…
Ну почему (мыслишки загорались)
На Блоке все как будто помешались?
Он - что, всю жизнь свою ходил за плугом?
А может быть, косой махал над лугом?
Или мантулил где-то кузнецом?
Его же с детства пичкали словцом,
Какого я умру - и не узнаю.
А я стихи рассказывал сараю,
Мне на стихи не дали с детства права,
Бывала жизнь - не радость, а расправа.
Для узких мест родившийся по-русски,
Я выносил тройные перегрузки.
Как ни крути - нечестная игра.
Ну, я пошёл, мне печь топить пора!
Признаюсь: пил! Бывало - часто. Но трезвость всё же сохранял И, утверждаю, не напрасно - Я очень многое узнал.
Смотрю на доктора смешного: Опрятен, грамотен, умел, Но ведь не знает основного: Кто спился, тот не заболел!
Прошли с гитарой мы Камчатку, Курилы, Южный Сахалин, Плясал я в Арктике вприсядку, И вот я снова - мамин сын!
Кошмар! Смешнее анекдота, И слышать даже не хочу, Детина с пачкой антидота Спешит к "хорошему" врачу.
Я не ищу себе кумира, Я говорю для здешних мест: Я знал пришельцев с антимира, Я трогал их могильный крест.
Ко мне бродяги в душу лезли, Я спорил, дрался, пил до дна, Поверьте, нет такой болезни, А есть распущенность одна!
А я врагам придумал месть: Я - был,
я есть,
я буду здесь!
/Г/ГУ/
Святочные дни пролетают быстро - только, кажется, Рождество праздновали, а уж, гляди, Крещение подкатило. И все равно отец Дионисий любил Святки с их особенной новогодней суетой, гостями, частыми службами. Две недели представлялись ему большой елочной игрушкой, блестящей и хрупкой, - смотреть-смотри, но руками трогай осторожно: чуть что не так, хрупнет - и нет праздника. Святки были возвращением в детство, коротким и радостным.
Утром в Крещенский сочельник ему выпало крестить по череде, и он уже собрался выходить из дому, когда раздался телефонный звонок. Трубка голосом настоятеля собора отца Геннадия отозвалась:
- Это ты, отец? Христос посреди нас!
- И есть и будет! - ответил отец Дионисий, прикидывая, зачем он понадобился настоятелю.
