Наш Современник, 2006 № 07 - [7]

Мест хватало: тогда Союз писателей ещё не разросся до необъятной численности за счёт нововведений, дабы разбавить талантливых бездарными. В этом же зале позже, уже будучи студенткой заочного отделения Литинститута, я побывала на встрече с приехавшими в Москву французскими актерами Жераром Филипом и Симоной Синьоре. Это были блистательные личности, встреча — прикосновение к незнаемому прежде, необыкновенному…

Мои стихи, меня представляла собравшимся на тот памятный мне вечер Маргарита Алигер. Была она известна, её поэма о Зое Космодемьянской часто читалась по радио. Председательствовал на том вечере поэт, мною, и не только мною, чтимый, — Александр Трифонович Твардовский. Алигер, представляя меня, сказала, что я “похожа на Зою”. Не знаю, возможно.

Я прочитала несколько стихотворений и отрывок из поэмы. Стихи, естественно, у меня не все сохранились, забылись, поэма тоже. Но вот эти — они-то и понравились особенно Алигер, да и Твардовский произнёс в мой адрес нечто одобрительное, — помню:

Пусть говорят,

Что выглядим мы старше

И не по-юному серьезны иногда.

Мы не виновны,

Что на плечи наши

Легли войны тяжёлые года.

Они прошли и будут позабыты,

Но нам ещё их долго вспоминать.

Мы старше. Что ж,

Ведь возраст не прожитым,

А пережитым

Надо измерять.

Пусть те, что не прольют

И капли крови,

О нас томов испишут пыльный ряд,

Как в девятнадцать были мы суровей,

Чем внуки наши будут в пятьдесят…

Было мне в тот год как раз девятнадцать. Подтверждаю: была “сурова”. Серьёзна…

И ещё:

Опять войной полны

Ровесников моих за океаном

Неюные, тревожащие сны.

Опять твердят вокруг:

“Война… Войною…

На войне когда-то…”

Мой брат — солдат.

И мой отец — солдат.

Я не хочу,

Чтоб сын мой был солдатом.

“Войной полны” за океаном сны не только моих ровесников, но и внуков их и доныне… А сын мой не стал солдатом всего лишь потому, что так и не родился. Выйдя скоро замуж, я родила дочку, больше детей у меня не было. Так сложилась жизнь. Хотя в юности, в молодости мечтала, что заведу детей много — имена желанные девочек и мальчиков писала на промокашке в техникуме, на полях чертежей на заводе.

Жизнь пошла иначе. Может, и к лучшему. Досталось русским мальчикам, мужичкам в ушедшем веке: косой смерть всех подряд косила. Первая мировая война, революция, гражданская война, коллективизация, Вторая мировая война, после Афганистан, Чечня… Тех, кто ещё жив — алкоголь, наркота, бандитские, политические разборки доубивают… О незнакомых, неизвестных сердце плачет, а уж если о своём!.. Пожалел меня Господь. Так, наверное…

Когда спустя восемь лет, в 1954 году, “Новый мир”, главным редактором которого был Твардовский, собрался печатать мою первую повесть “Первые испытания”, Александр Трифонович меня не вспомнил. Посозерцав автора, спросил удивлённо: “Сколько же вам лет?” Было мне уже двадцать семь, о чём я честно сказала, Твардовский сообщил, что думал — моложе.

Худенькая, с косичками, подвязанными крест-накрест, косметику ещё не употребляла — наверное, и правда, гляделась непривычно молодой. Авторы в “Новом мире” печатались солидные, я бы никогда не осмелилась предложить туда свою повесть, предложил её руководитель семинара, в котором я состояла, Валентин Катаев. Произведение это было моим творческим дипломом: я окончила в тот год заочное отделение Литинститута. Защита прошла с успехом. Удостоилась я, после опубликования, и разгромной рецензии в “Литературной газете”: целый подвал с заголовком “Точка зрения на жизнь”. Не та, оказывается, была у автора “точка зрения”!

Но вспоминаю я об этом не для того, чтобы запоздало похвастаться. Хотя и считаю, что подобное начало — прекрасно. Вспоминаю вот для чего. Похвалив повесть за необычные характеры и новую тему (я там описала свой завод и знакомые события), Твардовский сказал: “Вот у вас тут написано: “Над дорогой низко проносились какие-то быстрые птички”. Писатель должен знать — какие! Это стрижи. Поправьте”.

Вот так… С тех пор я знаю не только всех наших среднерусских, сибирских, камчатско-командорских птиц, но и большую часть лесных, степных, таёжных, тундровых, горных цветов и растений. Есть у меня и гербарий, собранный старательно в разные времена, в разных местах. Восприняла, значит, замечание любимого поэта правильно!

Это пишу не для того, чтобы похвалиться. Просто ныне не только пишущие романы литераторы грешат неточностями, но, увы, и журналисты. А уж им-то следует знать досконально то, о чём они уверенно, на весь свет, сообщают. Впрочем, наверное, это уже не моё дело. Они живут и работают так, как им позволяет их — не моё — Время…

2. 22 января 2004 года. Опять за окном сыплет снежок, долбят кусочек сала, повешенного на терраске, синицы, летают перед окнами.

Птиц в нашем саду и зимой много. Снегири, роняя, как льдинки, коротенькие звучки, выклёвывают что-то на кустах сибирской жимолости. Сойки живут постоянно, и зимой и летом; сизоворонки из леса прилетают поклевать оставшуюся рябину, яблоки целостные, замерзшие, калину. Дятлы, поползни, сороки… Мы им рады. Переговариваются, перепархивая с дерева на дерево. Сороки очередной весенний приют для будущего семейства сооружают. Сад живёт, будто так и было, будто не пустырь забурьяненный тут простирался, до нашего поселения здесь. Да и вокруг теперь — добротные новые дома, довольно большие разрослись сады при них. Летом здесь полно народа. Зимой пусто.