Наш Современник, 2006 № 07 - [8]

Зимой только мы из бывших “городских” постоянно живём. И всё те же пять домов с “деревенскими” вечером светятся. Но теперь тут не деревня. Дачный большой посёлок… Ни летом, ни зимой друзья нас давно посещениями не балуют. Поумирали большинство, немногие оставшиеся нашли себе “ниши”, зацепились судорожно: не до общения с вылетевшими из обоймы, не вспоминаемыми, не произносимыми…

Дети немолоды, трудно работают, трудно живут… Да и бензин нынче дорогой. Всерьез дорогой: съездить в Москву и вернуться — десятая часть моей ветеранской пенсии. Не наобщаешься…

Правда, желания с кем-то общаться ради общения нет ни у меня, ни у Юры. Хватает друг друга. Тридцать лет назад соединила нас судьба, почти не расстаёмся с тех пор, друг другу не надоели. Редкий случай.

Для меня прежде вообще непредставляемый: исповедовала “золотое одиночество”. Непрерывное чьё-то присутствие рядом, пускай близкого человека, спустя недолгий срок становилось тяжёлым. Найдя предлог, даже порой сама того не сознавая, уезжала. В командировку, в Дом творчества. Или просто шла пешком через всю Москву: от метро “Площадь Революции”, куда приезжала с завода, до метро “Аэропорт”, возле коего жила недолго, выйдя замуж, — чтобы отдалить приход домой, дела и разговоры.

В командировках “общение” — это работа. Как прежде: школа, техникум, завод. Надевалась привычная маска “одной из многих”. Негордой, в меру весёлой, в меру серьёзной. И теперь эта многолетняя маска-привычка, когда я выхожу за калитку нашего участка, возвращается ко мне, вводя в заблуждение соседей, дальних и ближних.

Ну а в “домах творчества”, куда я получила возможность уезжать, заплатив не такие уж большие деньги, после того как меня приняли в Союз писателей, каждому давалась отдельная комната. Сиди, работай, хочешь общаться — общайся. Нет — нет.

Писатели, как молодые, так и старые, жившие в “домах творчества” в одни со мной сроки, тоже обычно работали за письменными столами над очередным произведением, постоянных общений не жаждали. Случалось, однако, что подбиралась там молодая компания “будущих гениев”, кои любили, поработав днем, вечером у кого-то в комнате сойтись, посидеть, поболтать, почитать написанные стихи, рассказы, новые куски из повестей и романов. Пелись и песни под гитару. Не чурались будущие классики выпить вина или водочки, случалось, завязывались романы, долго- или кратковременные.

И я была приглашаема на “чтения”. Собратья по перу мою прозу тогда уже знали. Рассказ “Настины дети”, привезённый мною из первой командировки в Сибирь, был опубликован в 1957 году в журнале “Знамя”, о нём в литературных кругах говорили. Опять, как и повесть, рассказ удивил необычностью героев, незнакомым материалом, почерком авторской руки. Был он включён в сборник “Лучшие рассказы”. На совещании молодых писателей, состоявшемся годом позже, куда я была приглашена, рассказ обсуждался.

Так что в собиравшееся зимой в Малеевке, в “доме творчества”, общество молодых писателей, составлявшееся из известных в будущем имён, таких как Юрий Казаков, Виктор Конецкий, Владимир Соколов, и из ныне уже забытых, а тогда популярных — Ильи Зверева, Анатолия Аграновского и других, я бывала приглашаема на равных. Хотя в основном собиралось мужское общество. Говорили, что у меня “мужская рука”, “неженский” ум.

Иногда, тем не менее, и эти общения становились мне в тягость, тогда, объявив, что уезжаю в Москву, я запиралась в комнате, лежала, читала, отдыхала от людей. Однажды друзья, взяв вечером мой ужин из столовой, решили поставить его мне в комнату, дабы обрадовалась, когда вернусь из Москвы. Так, случалось, делали и для других, ездивших зачем-то в Москву. Открыв мой номер запасным ключом, они обнаружили там меня… Много по этому случаю произносилось шуток, догадок.

А дело тут было не в странностях подаренного мне природой характера, а в том, как сложилась с рождения моя судьба.

3. Мой отец, настояв, чтобы его случайная подруга не избавлялась от нежеланного ребёнка, взял меня к себе. Первые два года они с матерью моей даже пытались сосуществовать вместе. Не получилось. Матери в год моего рождения было двадцать два года, вырвавшись из-под опеки семьи (её отец, мой дед, о. Василий, был священником Ильинской церкви во Владимире, бабушка — просто работящей матерью семейства), она погрузилась в непривычную раскованность тогдашних нравов с известными лозунгами — “Долой стыд” и коллонтаевским “Любовь — стакан воды…”. Любила шумные компании, остепениться, дабы создать семью, тогда не намеревалась. Хотя спустя лет десять пришло у неё время и для этого. Вышла замуж за красивого, доброго человека, родила троих детей.

Жили они тоже на улице Коминтерна, неподалеку от нас, я ходила к ним в гости; её муж, дядя Саша, в свободное от работы время увлекался фотографией, у него даже были выставки, он учил сему искусству и меня. Мне это впоследствии пригодилось: очерковые мои книги выходили с моими фотографиями, сделанными в разные времена, в разных частях земного шара… В начале войны дядю Сашу взяли на фронт, мать с ребятней уехала во Владимир. Там прожить было, конечно, проще и легче. Там она и жила до самой смерти.