Наш Современник, 2003 № 12 - [51]

— Это, знаете, замечательный совершенно человек... доброты необычайной. Он сбрасывает снег с моей крыши.

Не помню, про что потом еще шел разговор, ибо все помышленье было о предстоящем. “Может, сегодня и не дойдет очередь до меня? Может, в следующий раз?” — сглатывая, думал. Шуберт так и не отыскал в себе духу “показаться” Бетховену. Как я понимал Шуберта в те минуты!..

Стемнело быстро, мирная синева перешла в черноту. Не помню, когда загорелся электрический свет, кто его включил. Сидел и перебирал папку с нотами, лежавшую на коленях. Знал — момент наступит. И точно.

— Вы... привезли мне показать... ваши опусы? — прервав на полуслове разговор о неких великих материях, неожиданно спросил Старик.

— Да, — уверенно ответил Иван.

— Сыграйте мне, — сказал Свиридов, вставая. И грозно, как мне показа­лось, нависли нос его и брови над комнатой, над всем сущим миром...

Мы подошли к роялю. Слева уселся Старик, глядя на пюпитр сурово и как-то обреченно. Иван достал партитуру своих “Трех хоров на русские народные тексты” — так они тогда назывались.

Пошевелив губами, Старик затем прочел название вслух, — как обычно, чуть нараспев и с торжеством в голосе:

— Три хо-о-ора на русские народные... Название не очень хорошее. “Русские народные тексты” — нехорошо. “На стихи” — тоже будет нехорошо. Избегайте этого слова: “стихи”. “Тексты”, “стихи” — это, вообще, придумали евреи. Есть слово “стихотворение”; слова “стихи” нет. Лучше сказать: “Три хора на русские народные слова”...

Иван уселся за инструмент, приноровился. Свиридовская клавиатура блестела ожидающе и огромно.

И, правда, подумалось, извлечь звук — это...

Иван бросил руки на клавиатуру, заиграл, запел вдохновенно:

 

Уж я лесом шла, да елки машутся.

Я увалом шла, да песок сыплется...

 

— Играйте точнее! — вдруг раздраженно воскликнул Старик. — Каждую ноту выигрывайте! Вот в этом созвучии вы одну ноту не нажали! Повторите мне!.. Во-о-от, теперь эта нота есть! Сыграйте мне сначала, Иван Сергеевич, я так не понимаю... Играйте все ноты! Нажимайте равномерно пальцами, чтобы я каждый звук в аккорде мог расслышать! А то я в нотах звук вижу, а вы его не играете, и я тогда не понимаю… — (как бы в изнеможении). — Сыграйте еще раз сначала...

Старик отвернулся. Иван, справившись с собой, запел заново:

 

Уж я лесом шла, да елки машутся.

Я увалом шла, да песок сыплется.

Я рекою шла, да рыбка мечется,

Вода колыблется...

 

— Ах, какая прелесть! — вдруг тонко, как-то по-женски пропел Старик. — Ах, какая прелесть, — опять тихо проговорил он, не останавливая исполнение музыки.

Иван пел и пел дальше, и Г. В. Свиридов приходил в полный, совершенный восторг. То и дело доносился его ошеломляющий контрапункт: “Изумительно!”, “Боже, какое чудо!”, “Ах, какая прелесть...”

Иван, став пурпурным, блистая на всю комнату глазами, допел.

— Ну-у-у, Иван Сергеевич, это совершенно изумительная у вас вещь! По-тря-сающая просто! Сыграйте! Сыграйте мне еще раз! Ну-у-у...

(“Вот и еще один русский классик на моих глазах родился”,— подумал я.)

Иван стал было петь сначала, но Старик уже не давал. Глаза его от восторга сощурились, щеки округлились и стали румяными, рот приоткрылся, седые кудри затопорщились, — сделался он в своих валеночках совсем добрейшим, жизнерадостным дедушкой с палехского рисунка.

— Скажите, это вы сами такой каданс придумали?

— Я, Георгий Васильевич. — Иван был потрясен, восторжен и горд.

— Никто не помогал? Точно? Сами? Ну, мой дорогой, это патент ! Это настоящая находка!

Еще и еще просил он играть этот хор, останавливал, громко восторгался, переигрывал сам, усевшись за рояль. Счастливая, яркая улыбка не покидала лица его, и сила рук на клавиатуре была радостно устремленной: он восторгался находке, открытию дарования, причем с явным присутствием мастерства, — он открыл нового композитора , да еще и молодого!

— Скажите мне, пожалуйста, Иван Сергеевич, как вы нашли это? Откуда это в вас?

— Мы с Лешей пели в хоре...… — начал рассказывать Иван, но Старик снова не дал — опять и опять стал играть фрагменты хора, постоянно восторгаясь музыкой, часто останавливаясь на том или ином созвучии, “раскладывая” их по отдельным нотам, вслушиваясь.

— Это совершенно свежая, новая музыка, — с каким-то торжественным спокойствием сказал он, подводя итог. — Сыграйте дальше.

Иван, сильно раскрасневшись, спел еще два хора. Свиридов не перебивал, слушал, умиленно сощурившись.

— Изумительно. Это надо обязательно исполнить. Надо кого-то попросить*. Я посоветуюсь, — сказал Старик. — Ну, знаете, это событие. Ах, молодчина! Оставьте мне ноты. Я хочу их еще поиграть. Вы можете мне оставить?

Иван мог...

(После Старик целую неделю подряд звонил по вечерам Ивану: “Знаете, играю каждый день вашу музыку... Дивно, знаете. Замечательная музыка!” И мне: “Хоры Ивана Сергеевича — это что-то изумительное. Настоящая на­ходка!”)

Еще Иван спел тогда прекрасную свою вещь на слова А. К. Толстого — “Благовест” для баса и фортепиано. Свиридов восхитился не только музыкой, но и тематикой этого произведения: “Вы посмотрите, Иван Сергеевич, какие потрясающие слова вы воспеваете: